Книга Бульвар рядом с улицей Гоголя - Герман Канабеев

я уверен, иначе откуда я могу знать, что скоро на бульваре рядом с улицей Гоголя аккуратные рукотворные пруды наполнятся водой и включатся фонтаны?

Мой дом последний на улице Гоголя. Это единственная улица в городе, не пересекающая бульвар с прудами. Она упирается в него точно в середине подъездом дома, где я живу. Мне никогда не попасть в ту часть города, что по другую сторону. Я старался, но не нашел ни одного просвета между домами. Если бы дома не были выкрашены в разные цвета, вообще не было бы возможности понять, что это не один, бесконечный вширь и ввысь, дом. Когда я пытаюсь идти в противоположную от бульвара сторону, мне не уйти дальше площади Ленина, что в ста метрах от моего дома.

Я люблю смотреть, как бурлит машинами, автобусами, троллейбусами дорога за площадью. По тротуарам спешат люди. Оттуда, где я обычно стою, их не разглядеть подробно. Они будто и не люди, а массовка в немом кино, двигающаяся слишком быстро из-за того, что те старые фильмы снимали со скоростью пятнадцать кадров в секунду вместо современных двадцати четырех или тридцати.

Долго мне здесь стоять нельзя — минут пять, не больше. Затем поднимается ветер. Я много раз старался ему противостоять, но ни разу не продержался дольше десяти секунд. Ветер крепнет настолько, что сбивает с ног. Только один раз у меня получилось выдержать одиннадцать секунд, но от увиденного я поспешил спрятаться за угол ближайшего дома. Я видел, как озверевший от моей наглости ветер начал размазывать реальность за площадью. Автобусы, машины и троллейбусы, люди на тротуарах, дома и деревья сливались в одну сплошную разноцветную мазню, словно кто-то грубо провел пальцем по еще не высохшей масляной краске на холсте. Но стоило мне спуститься обратно к своему дому, все вернулось на свои места: и люди, и звуки, и наполненная автобусами, троллейбусами, машинами жизнь.

У меня осталась память о той наполненной троллейбусами и машинами жизни. Вся она умещалась в меня, существующего в конкретный день — в день моего рождения. Все, что я теперь о себе знаю — это только мысли, проскочившие в голове в тот день. Была зима. Самое ее начало — злое, колючее, сырое, наивное. Мне исполнилось сорок. Депрессия понемногу выходила из моды. В социальных сетях уже некого было удивить депрессией, тем более страданиями из-за несовершенства мира, и поэтому я не могу сказать, что собирался ровно на следующий день после дня рождения в депрессию спрятаться, но очень хотелось. Может, это она и была, но разве сможет человек, по-настоящему находящийся в депрессии, признать такое?

Кое-что еще тревожило в тот день — почему никто мне не сказал, что я уже взрослый? Я, конечно, видел каждое утро свое отражение в зеркале и вполне объективно относился к тому, что видел, но почему никто не сказал, что я взрослый? Конкретно так не сказал. Безапелляционно. Есть какой-то чек-лист, где нужно проставить галочки напротив правильных вариантов, чтобы можно было подытожить и решить — ну все, я взрослый?

Без чек-листа это даже не итоги, а стэндап-онанизм. Пытался бить воспоминания на кусочки. Тоже не вышло. Получилась артхаусная комедия с кучей смысловых пауз, крупных планов и пейзажей через широкоугольный объектив. Такое чувство, что мою жизнь снимала на камеру мобильного телефона какая-то бестолочь — картинка дергается и в фокусе. Вот в подъезде стоят подростки. На подоконнике бутылка водки. Початая. Кто-то орет этажом выше. Слышен топот. Лает собака. В кадре темнота. Артхаус, напоминаю, — это когда ничего не понимаешь, но чувствуешь себя причастным. К чему причастным, неясно, но дело же не в ясности, да? Дело всегда только в причастности. Попробуй иначе, попробуй быть непричастным, и тут же под тебя найдется хэштег, тебя обязательно куда-нибудь определят. А все почему, а потому, что вселенная не терпит неоднородностей, поэтому не высовывайся и будь причастным. Кадр дергается, будто бестолочь-оператор упал замертво, а телефон уставился камерой в ночное небо. Сыплются редкие снежинки. Появляется румяное круглое лицо друга.

А потом тебе сразу много лет. Ты вроде как недавно из того подъезда выскочил, прямиком из артхауса сначала в ситком, затем в боевик и вроде бы путь теперь в классическую древнегреческую трагедию, но нет! Ужасы, теперь ужасы. Хорроры! Если повезет — триллеры. На работу нужно устраиваться в три тысячи пятнадцатый раз. На «hh» имеется девять разных резюме. Все настоящие: на грузчика, на продавца, на администратора, все равно на какого администратора, но можно и онлайн-магазина; на менеджера проектов, на директора; на оператора баз данных, на системного администратора, на хэтэмыэль-верстальщика; а в навыках: ниндзя кодинга, гуру продаж, просветленный практик эзотерических коммуникаций, тестировщик вселенной и криптографических систем, в правом кармане скрипты, в левом кармане аналитика, а в кобуре револьвер, а в револьвере заряжен барабан на пять холостых выстрелов: биг-сука-дата, сошил-мать его-маркетинг, таргетинг-будь-он-проклят, оптимизация-гори-она-в-аду, дизайн-ненавижу-адаптивный и, на всякий случай — обычный патрон с пулей со стальным сердечником для следующей ночи, если снова не смогу спать, когда снова буду подводить итоги. А вообще я еще: неконфликтный, обучаемый, многозадачный, целеустремленный, обладающий лидерскими качествами.

Из того же дня, когда мне исполнилось сорок, я помню, что ехал в троллейбусе. Маленького человека в школу сопровождал.

Троллейбус полупустой, а нам только две остановки проехать. «Когда мы приедем?» — спрашивает маленький человек. «Мы не приедем никогда», — отвечаю я. «Почему?» — спрашивает. «Потому что это экзистенциальный троллейбус», — говорю. «Иксецентилальный?» — смотрит серьезно так. «Именно», — отвечаю.

Троллейбус останавливается на остановке. Стоит тетка и спрашивает кондуктора (в троллейбусе был живой кондуктор, аутентичный — женщина, на плечах шаль, на ногах угги, сиденье обернуто пледом): «А можно я только одну остановку проеду? Денег нет». Кондуктор аж побелела от праведного гнева и резко так, с напором: «Неееет!» И что-то меня закусило. Когда уже двери закрылись. Говорю: «Жалко тебе, что ли?» — «Ты меня поучи еще, сынок», — залаяла она на меня. Почему мне никто не сказал, что я уже взрослый?

Смотрю на нее, а она примерно моего возраста. Ну или лет на пять старше, не больше. «Дуло залепи», — говорю. В ответ слушаю лекцию об уважении к старшим. Сам думаю: а что вообще происходит? Я ну никак не выгляжу моложе своих лет, что с этой тетей не так? Может, это из-за того, что троллейбус экзистенциальный?

Выходим с маленьким человеком из троллейбуса. Спрашивает: «Иксецентилальный троллейбус — это как?» — «Это такой троллейбус, который никуда никогда не приедет. На нем можно проехать