Книга «На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц

образом, в свои руки орган печати в Париже.

Изо дня в день в газете писались статьи, дискредитировавшие армию и Главнокомандующего, помещались обличительные заметки и разоблачения за подписью целого ряда имен офицеров, совершенно так же, как это после делалось в сменовеховских изданиях, сообщались сведения, полученные из французских источников и оказавшиеся затем ложными, о том, например, что генерал Врангель сложил с себя власть и Главное командование и оставил армию и т. д. Словом, это была работа упорная и последовательная над разложением армии, работа тем более пагубная, что она шла как раз в русле французских правительственных стремлений отделаться так или иначе от Русской армии.

Во главе французского правительства встал политический делец Бриан. Он очень скоро подпал под влияние Ллойд Джорджа, обольщенный блеском таланта британского премьера. Правда, в правительственном заявлении Бриана в первый раз с парламентской трибуны были признаны заслуги Русской армии в мировой войне, но это нисколько не помешало новому министерству принимать такие меры против последних остатков той же Русской армии, которые совсем не вязались с чувством благодарности за помощь, оказанную для спасения Парижа. Французская политика пошла на поводу у Ллойд Джорджа, а этому последнему русские военные части на берегу Босфора мозолили глаза, служа помехой для заключения торговой сделки с большевиками.

В январе ушел командующий оккупационным корпусом генерал Нейрталь де Бургон, оставивший по себе самую лучшую память среди русских. Он уехал во Францию на свою ферму, о которой всегда мечтал, тяготясь разлукой с родиной. Его заменил штабной генерал Шарпи – полная противоположность своему доброму и сердечному предшественнику. Сухой, раздражительный в обращении Шарпи был точным, до педантизма, исполнителем предписаний своего начальства и строгим, взыскательным начальником в отношении к своим подчиненным. К нему перешло дело русского беженства и военных контингентов, и он проявил все бессердечие штабного бюрократизма в таком вопросе, где болезненно ощущалось тысячами людей каждое жестокое прикосновение к незажившим ранам. Но какое дело было французскому генералу до страданий людей, раз бумага за № должна была быть исполнена.

14 января был издан совершенно секретный приказ, подписанный Шарпи, ясно характеризовавший как самого человека, так и то направление, в котором он намерен был вести русские дела. Приказ этот объяснял, что одной из главных задач в настоящее время является возможно скорейшая эвакуация на постоянное жительство русских беженцев, как гражданских, так и военных, и далее содержал в себе предписание комендантам лагерей тех мер, какие должны быть приняты для осуществления этой цели.

В конце приказа уже откровенно признавалось, что при проведении этих мер нужно лишь стремиться, чтобы не очень резко противодействовать распоряжениям русского командования, которое, по словам приказа, имеет намерение задерживать русских в рядах армии «путем убеждения, интриг и даже насилий», «так как нам действительно необходимо, чтобы русское командование сохраняло известный авторитет для того, чтобы помочь нам поддержать порядок и дисциплину, но при условии, если этот авторитет не препятствовал бы нам в деле эвакуации беженцев».

С этого дня и началась та недостойная политика подтачивания и развала Русской армии, которая так соответствовала намерениям большевиков. И соучастником такой политики явился Милюков со своими «Последними новостями». Для Милюкова нужно было свалить генерала Врангеля, как политического противника, точно так же, как для Ллойд Джорджа нужно было ликвидировать русские военные части в окрестностях Константинополя для целей своей политики, а для Бриана – чтобы удобнее сойтись с Ллойд Джорджем в вопросе о германских платежах. И никому из них не было дела до живых людей с их человеческими чувствами, страданиями и несчастьем.

На совещании с представителями константинопольского парламентского комитета генерал Врангель говорил: «Я ушел из Крыма с твердой надеждой, что мы не вынуждены будем протягивать руку за подаянием, а получим помощь от Франции, как должное, за кровь, пролитую в войне, за нашу стойкость и верность общему делу спасения Европы. Правительство Франции, однако, приняло другое решение. Я не могу не считаться с этим и принимаю все меры, чтобы перевести наши войска в славянские земли, где они встретят братский прием. Конечно, я не могу допустить роспуска Русской армии. Но никаких насильственных мер для задержания людей в военных лагерях я не принимаю. Если и есть полицейские меры запрещения въезда в Константинополь, то они принимаются союзными властями для ограждения от чрезмерного наплыва безработных. Я вовсе не хочу во что бы то ни стало задерживать людей в армии. Но я не хочу, чтобы люди уходили из армии, проклиная свое прошлое, с чувством досады и раздражения, махнув на все рукой, я хочу, чтобы они навсегда сохранили с армией свою связь, всегда чувствовали, что они принадлежат армии и готовы войти в ее ряды, как только явится возможность».

В Константинополе появились уже большевистские агенты, торговая миссия открыла свое отделение при покровительстве англичан. И тотчас же почувствовалось их тлетворное влияние на русскую среду; соблазн крупных барышей от доставки товаров на Юг России уже стал охватывать торговые круги Константинополя. То один, то другой соблазнялся коммерческим расчетом и забегал в большевистскую контору. Зараза стала охватывать людей. Моральная болезнь – потеря сознания, что можно и чего нельзя, честного и бесчестного.

Стали появляться и агенты, пропагандировавшие возвращение на родину русских беженцев. Некто Серебровский переманивал людей на работы в Баку, соблазняя высоким заработком. И французские власти, так же как и англичане, не постеснялись воспользоваться услугами таких большевистских агентов, лишь бы снять со своего пайка как можно больше ртов. По всем беженским лагерям развивалась пропаганда возвращения в Россию.

В январе французское командование приняло решение переселить Донской корпус из района Чаталджи на остров Лемнос. Казаки уже устроились на отведенном им месте, расселились в землянках и палатках и своим трудом обставили вполне сносно свое жилье. Им не хотелось переезжать на остров Лемнос, памятный еще по первой английской эвакуации после Новороссийска, когда русские вымирали там целыми семьями. К тому же было получено известие, что с первого февраля французы прекращают выдачу пайка. Несмотря на настоятельные указания генерала Врангеля, Шарпи все-таки упрямо настоял на своем и издал от себя приказ о выселении казаков из Чаталджи. Последствия тотчас же сказались. Казаки с оружием в руках, лопатами и кольями разогнали присланных чернокожих французских солдат, и с обеих сторон оказались раненые.

Только тогда французские власти поняли свою ошибку и обратились к генералу Врангелю, прося его отдать приказ казакам о переселении на остров Лемнос. Приказу Главнокомандующего донцы подчинились, и переезд на Лемнос совершился в полном порядке. Однако политика французского командования не изменилась.