Книга Завоевание Туркестана - Константин Константинович Абаза

с оставшейся посудой. Действительно, часа через два казаки привезли 10 ведер какой-то белой грязи, благодаря чему колонна прошла еще верст пять. Тут явились киргизы, посланные с приказанием ускорить доставку воды, и объявили, что следом за ними едут и казаки Ракусы-Сущевского. Не прошло двадцати минут, как показался на горизонте хорунжий Кособрюхов: он несся в карьер, держа высоко над головой бочонок с водой; вслед за ним скакало человек 20 с бурдюками, бочонками, бутылками. Раздались радостные крики: «Вода, вода!» Колонна была спасена.

Буровцев с офицерами сами раздавали воду, по порядку, причем многие пускались на хитрость: выпьет, обойдет офицера сзади и опять станет в шеренгу. По мере того как люди набирались сил, их частями отправляли дальше; самых слабых довезли до колодцев Сенек на верблюдах. Больных оказалось 150 человек, в том числе 8 безнадежных.

Солдаты прозвали переходы 17 и 18 апреля «мертвыми» станциями.

К бедствиям жажды присоединялись обманы зрения — явления, обычные в пустыне и известные под именем миража. В то время когда отряд тянется по раскаленному песку, глазам чудятся впереди быстро бегущие ручейки, озера и по берегам их ветвистые деревья. Менее опытные пускаются бежать с манерками, чтобы зачерпнуть водицы. Бывалые всячески их удерживали, говоря, что это «черт смущает». В полдень 17 апреля показалась какая-то партия вдали. «Колонна, стой!» — скомандовали. Построили каре, сложили впереди вьюки, за ними рассыпали стрелков, в середину каре поместили верблюдов, орудия зарядили гранатами. В такой готовности простояли около часа, и все исчезло. От начальника колонны до последнего лауча (верблюдовожатого) все были уверены, что видели неприятеля, но оказался мираж.

На 13-й день пути отряд вступил на Усть-Урт. Это оказалась ровная поверхность — ни холмика, ни впадины, точно безбрежное море, где глазу негде остановиться. Кое-где попадалась полынь да кустики гребенщика и саксаула; ни зверя, ни птицы. Дожди тут бывают редко, погода всегда ясная. Человек, вступивший впервые в эту часть пустыни, невольно содрогнется от мысли, что ему никогда из нее не выбраться. Солдаты говорили, что здесь обитает сам черт: кто же другой станет морочить людей призраками ручейков или деревьев? Колодцы здесь попадались глубокие, до 30 саженей. У каждого колодца одна и та же история: как только набегут передние солдаты, сразу опускается около десятка разных посудин. Давка страшная. Веревки путаются, посуда или остается в колодцах, или вынырнет наполовину и даже вовсе пустая. Через некоторое время подходят верблюды с вьюками, а с ними и ведра. Тут уже ставят караул, под начальством офицера, после чего соблюдается очередь: раздают воду порциями по одной, по две крышки, смотря по запасу воды, по величине перехода. Случались колодцы, где каждая капля воды была на счету. Вообще же не брезгали и самой плохой: «Была бы только мокрая», — говорили солдаты. Обитатель пустыни лучше других знает цену воды. Он говорит: «Капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за 100 лет». Недаром сооружение колодца считается делом богоугодным и имена строителей увековечены: колодцы называют их именами.

В ночь с 10 на 11 мая передовой отряд последний раз ночевал на Усть-Урте. Ночь была холодная, в колодцах вместо воды оказалась соленая каша. Почти все продовольствие было израсходовано; оставалось немного джугары, которую толкли камнями и из этой муки пекли лепешки. Такие лепешки продавались по рублю. Когда утром спустились на дно высохшего озера Айбугир, то прежде всего стали попадаться птицы, затем небольшие ивы, наконец, наткнулись на киргизское кочевье. Кругом вдали пасся скот, лошади; ближе к аулу — бараны. Киргизки повылезли из кибиток и с изумлением смотрели на пришельцев; старики поднесли Ламакину вместо хлеба-соли айран, или кислое молоко. Вскоре открылся настоящий базар: появилось молоко, ячмень, рис, баранина, живой скот. После стольких лишений наши лакомились теперь пилавом на бараньем жиру, рисовой молочной кашей и прочими азиатскими блюдами. Не были забыты и лошади: несчастные животные, завидя торбы с ячменем, срывались с коновязей, бились, кусались, рвали торбы на куски.

За деревней Айран глаз, привыкший за 1,5 месяца к однообразию мертвой пустыни, отдыхал на окружающей зелени полей и деревьев. Это был уже оазис. В канавах, орошавших сады, солдаты в первый раз утолили жажду водой из Амударьи, и никогда вода не казалась так вкусна, как в ту пору. Еще дальше, в Кунграде, встречались обработанные поля пшеницы, сорго, риса, хлопчатника, кунжута, и все это было изрезано канавами подобно мелкой сети.

Лошадей и скот кормят там люцерной, которую за девять месяцев, с марта до ноября, снимают до шести раз — такова производительность почвы. За полторы версты от Кунграда кавказцы завидели оренбургского казака, стоявшего на пикете. Сытый конь, полное лицо и чистая одежда казака удивили кавказцев, оборванных, на худых заморенных лошаденках. Кунград оказался уже занятым русским гарнизоном из отряда генерала Веревкина, вступившего раньше в оазис. 14 мая за 25 верст от Кунграда оба отряда благополучно соединились.

Войска оренбургского отряда, в составе 9 рот линейцев и 9 сотен казаков, шли старым, уже изведанным и самым длинными путем — на Эмбу и далее на Кунград. От Оренбурга до Кунграда считается 1200 верст, а собственно до Хивы 1400. Выступили они рано, по зимнему пути, в сопровождении большого верблюжьего транспорта. На случай буранов за войсками везли 400 войлочных палаток; до Эмбы и далее до Усть-Урта солдаты шли в полушубках с меховыми воротниками и в валенках, обшитых кожей. На остальном пути они не терпели такой жары, как кавказцы, почему и вступили в оазис со свежими силами, при самых малых потерях.

На другой день генерал Веревкин приветствовал кавказские войска и благодарил их за славный поход. Он не заметил ни усталости, ни изнурения, больше всего удивлялся простоте их быта, изумительной выносливости. Рубахи у солдат едва держались на плечах, офицерские кителя были обрамлены бахромой; некоторые ходили в башмаках. Плечи у пехотинцев покрылись ссадинами и струпьями, а лица загорели до такой степени, что ничем не отличались от киргизских рож. Но это не портило общего вида. Напротив, бодрость солдат, казаков, горцев, их воинственная выправка, неумолкаемые боевые песни и загорелые лица были так внушительны, что казалось, для них нет ничего невозможного. Войска закалились: их ничто уже не страшило. «Чувствую глубокое удовольствие и горжусь честью хотя временно командовать такими войсками», — писал Веревкин князю Меликову на Кавказ.

Дальнейшее движение соединенных отрядов вплоть до столицы было победоносным шествием, потому что войска шли окруженные толпами конных хивинцев. Собственно жители попутных городов не желали драться и охотно сдавали оружие. Защита страны ограничилась высылкой