Книга Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский

насыпали брустверы, утрамбовывали бермы (площадки, идущие вдоль борта рвов, канав, траншей, пути или на самом откосе, устраиваются для уменьшения давления массы грунта на бока канавы. – В. П.) и банкеты (стрелковые ступени дополнительная насыпь или ступень с внутренней стороны слишком высокого для человека бруствера для размещения на ней стрелков, ведущих огонь поверх бруствера. – В. П.). Другие в это время плели плетни для одежды крутостей, устраивали туры, третьи рыли волчьи ямы, вбивали в них колья, делали засеки. Работа кипела. С непривычки к лопате юнкера натирали пузыри на ладонях, пачкались в земле, но были очень горды, когда вдруг в овраге вырисовывался какой-нибудь люнет или даже небольшой редут (люнет – открытое с тыла полевое или долговременное укрепление, состоявшее не менее чем из трех фасов: двух фланковых, или фланков, т. е. боковых фасов, прикрывающих фланги, и одного-двух напольных. Если подобное укрепление закрыто с тыла – это редут. – В. П.) совсем такой, какой мы чертили зимой в тетрадях. Это было творчество, и оно нас увлекало»[56].

Система маневров была выстроена «снизу вверх» – от самых маленьких подразделений до общего сбора всех частей: ротные, батальонные учения сменялись дивизионными, корпусными, а в конце лагерей проводились Большие маневры. Самыми первыми проводились ротные учения юнкеров:

«Ротные ученья были строевые и тактические с обозначенным противником – „петрушкой“. На строевых учениях были те же, что и зимой, – ружейные приемы, тщательно отбиваемая „нога“, „печатание с носка“ так, чтобы Военное поле гудело от топота сотни пар ног. На тактические ученья – „петрушки“ – юнкера с шестами, на которых были прикреплены квадраты, зашитые кусками полотна: белыми – пехотные цели, алые – орудия, желтые – кавалерия, уходили версты на три от бараков – к Лабораторной роще, к деревне Арапаккози или за Кавелахтский хребет к деревням Гаргина и Раскино. Рота получала задачу, иногда выдавали и холостые патроны – патронов по шести на человека, и начиналось наступление. Высылались дозоры, устанавливалась связь, полурота рассыпалась цепью, другая оставалась в поддержке. Шли сначала шагом, потом перебежками, раздавались свистки и команды:

– Появились пехотные поддержки!

Взводные заливались свистками и командовали „огонь чаще“…

– Поддержки скрылись…

– Огонь редкий.

Вдруг появлялась против нас кавалерии, и мы смыкались в каре и обстреливали залпами показавшуюся желтую указку. Постепенно мы сближались с противником и наконец атаковали с бешеным криком „ура“.

Государева рота атаковала Арапаккози, сзади и справа слышен дикий рев „ура“ – это „извозчики“ атакуют Лабораторную рощу, слева, далеко у Кавелахт, и, точно „девчонки“, визгливо кричат атакующие третья и четвертая роты – то „девочки“ и „малина“ пошли в атаку на Кавелахты. Горнист играет: „Дан сигнал для гренадер!“. И „сбор“.

Государева рота сбегается к своему жалонерному флажку (жалонер – нижний чин пехоты, носящий в строю на штыке ружья цветной флаг (жалонерский значок), служащий для указания места батальона или роты. – В. П.).

– Вольно! Оправиться!

После перебежек и атаки – жарко. Припотели загоревшие лбы. Юнкера лежат на чахлой траве среди мелких кустов можжевельника и голубики. Летнее солнце только-только начинает склоняться к западу, к Высоцкому. Длиннее становятся тени от серых, бедных чухонских избушек. Кое-кто расстарался молоком и пьет его из жестяных прохладных кружек. Тихо. Дремотно… Лень говорить. За долгий, долгий день устало тело. От скатки горит плечо. Бескозырки сползли на затылок и обнажили белые полосы незагоревшего верха головы. В стороне от юнкеров сидят ротный и наши взводные. Они тоже устали и молчат. Пора по домам.

– Рота, встать! В ружье! Песельники, перед роту!

Рота идет по пыльному полю. Впереди песельники хорошо, по-нотному, поют:

Взвейтесь, соколы, орлами,

Полно горе горевать —

То ли дело под шатрами

В поле лагерем стоять…

Сколько лет раздается и звучит над этим полем эта самая песня. Когда и как зародилась она, кто ее певал до нас?

Там был город полотняный.

Морем улицы шумят,

Позолотою румяной

Медны маковки горят…

С возвышенности у Царского валика вдруг открывается широкий вид на Главный лагерь, на бесконечные ряды белых палаток. Подлинно там стоит бел-город полотняный. Искорками горят на солнце медные шишечки палаточных верхов.

Там – едва заря настанет —

Строй пехотный закипит,

Барабаном к небу грянет

И штыками заблестит…

Блестят, звездочками играют штыки ружей песельников. „Левой… левой“ – все крепче и крепче бьет нога, шире, размашистее шаг. Мы и „вольно“ идем в полном порядке.

„Левой! Левой! Левой!“ – отдается в мозгу. Бездумна голова, тело без желаний. Строй, песня поглотила его. Государева рота возвращается с ученья.

Недалеко от оврага, где кегельбан (звучит команда):

– По баракам – ура!

Вся рота стремительно скатывается в крутой овраг, перебегает его и выносится единым махом из него и скрывается в белом бараке»[57].

Вслед за ротными учениями проводились батальонные:

«15 июля, в день Святого Равноапостольного Князя Владимира, в Тезоименитство Главнокомандующего, Великого Князя Владимира Александровича, юнкерский хор, по традиции, пел обедню и молебен в Красносельской церкви. На обедне присутствовали Великий Князь с Супругой и Детьми и все лагерное начальство.

К этому времени кончились ротные, начались батальонные ученья. По субботам, когда разрешалось ехать в отпуск до обеда с 11-часовым поездом с Военной платформы, эти ученья делались строевыми. Всем батальоном делали ружейные приемы и маршировали. Ночью пролил холодный обложной петербургский дождь, а утром проглянуло солнце. В предвидении скорого отпуска батальон оживленно строился на ученье на военном поле против Кавалерийской школы. Под ногами была вязкая глина, лужи дымились на черной земле. От училища показался едущий шагом батальонный… Он ехал за батальонного в сопровождении штаб-горниста и барабанщика…

…Ружейные приемы прошли благополучно. Роты вытянулись повзводно и построили резервную колонну.

– Бат-тальон, ружья воль-но! Бат-тальон, шаг-гом – марш!

Пошли… По мягкой скользкой глине не слышно юнкерского шага.

– Ноги нет!.. Барабанщик, ударь!

Барабанщик забил „Козу“.

Неслышно ползет по глине батальон.

– Го-онять бу-уду-у!.. Ноги нет!.. Ударьте ногу!.. Бат-тальон, кругом – ар-р-рш!

Неуверенно повернулись роты кругом…

– Барабанщик, ударь!

Бьет барабан – „Ехала деревня мимо мужика“…

Как будто стала тверже нога, но как только барабанщик замолчал, опять неслышно идет батальон по мягкой земле.

– Ноги нет!.. Го-о-онять бу-уду!.. До седьмого пота гонять буду… Бат-тальон, кругом – ар-р-рш!..

Константиновцы кончили ученье. С песнями мимо нас прошла Сморгонская академия, нас все гоняют по мокрому полю.

– Барабанщик, ударь!..

Никонов думал, что мы нарочно, чтобы извести его, не давали настоящего удара, не „печатали от сердца“,