Книга Ведьма и князь - Симона Вилар

В селении приходу знахарки обрадовались, будто она могла совершить какое-то чудо. Горуха первая подскочила, стала бормотать приветствия и увлекать к стоявшей в отдалении баньке, где мучилась в родовых схватках Цветомила.

Роженица лежала на полу бани, укрытая несколькими меховыми одеялами. Ее лицо, обычно милое и привлекательное, было перекошено от муки, потрескавшиеся губы полуоткрыты. Даже ее чудесные золотистые волосы, перепутанные с соломой и с шерстью от шкур, сбились сейчас каким-то грязным войлоком. Цветомила взглянула на Малфриду, точно не узнавая. Но через миг взгляд ее прояснился, она протянула к знахарке руки.

– О, ты пришла, ты пришла. Только бы все это не напрасно. Только бы дитя родилось живым. Ты ведь поможешь?

Малфрида промолчала. Она заметила то, чего не видели другие окружавшие роженицу бабы: в углах строения были чьи-то темные тени, но словно бы отворачивались, и разглядеть их как следует, не получалось. И это было плохо – значит, души пращуров, явившиеся к роженице, не желали взглянуть на нее. А уж если чуры[91]не интересуются появлением новой жизни в роду...

И хотя дымоход в баньке был открыт, чтобы могла влететь душа новорожденного, но отдушина была затемнена. И гадать не стоило, чтобы понять: это обсели дымоход вещицы[92], ожидающие своего часа.

Бабы, помогавшие Цветомиле, смотрели на знахарку, не понимая, отчего она ведет себя так странно: вместо того чтобы помогать роженице, забыв о ней, снует по баньке, машет руками да говорит непонятные им заговоры. А то вдруг заругается и ногой топнет, словно серчая на кого-то. Или вообще велела им притащить от разных дворов кошек и бросить на кровлю баньки. Бабы-то, понятное дело, послушались, но знахарка все равно осталась недовольной. Да и кошки вели себя странно. Шипели, истошно кричали, выгибая спину, и, как полоумные, разбегались кто куда. А Малфрида вновь стала произносить наговоры, знаки какие-то чертила вокруг рожавшей, да все по сторонам озиралась. Лицо ее было жестким, напряженным, из-под вьющихся волос пот тек, будто от натуги. К самой роженице она почти не подходила, так, скажет пару успокаивающих слов и велит повитухам повнимательнее быть. Только когда Цветомила уже выть не своим голосом начала, Малфрида склонилась к ней, пошептала что-то, почти равнодушно наблюдая, как повитухи трудятся над рожавшей. Одна копошилась у расставленных ног Цветомилы, другая налегала на выпирающий живот и покрикивала: мол, давай, тужься еще, тужься!

Ребеночек родился мертвым. Цветомила плакала, отвернувшись к стене. Женщины, завернув мертвое тельце младенца в пеленки, вынесли его за дверь. Малфрида же осталась подле Цветомилы. Не утешала, а вынула из висевшего на поясе мешочка дощечки с нанесенными знаками и стала бросать их перед собой на лавку, глядя, как они ложатся. И все больше хмурилась.

– Вот что, голубушка, – молвила, наконец. – Может, мне сейчас и пожалеть тебя следовало бы, однако ты и сама наверняка кое-что понимаешь. Так что, пока еще в силах, ответь-ка мне.

Позже Малфрида разыскала Стогнана за избами у реки, на его излюбленном месте у склоненной над речкой ивой. Староста только хмуро поглядел на нее.

– Что, не смогла помочь моей невестке? Толку-то от тебя. А ведь Цветомила так надеялась... Эх!

Малфрида никак не отреагировала на упрек, оглянулась, желая убедиться, что рядом никого нет.

– Когда Цветомиле полегчает, – начала она негромко, – ты отправишь ее к прежней родне. Обласкаешь по-родственному, одаришь побогаче да с почетом и извинениями отвезешь, откуда взял.

Стогнан старался держаться невозмутимо, однако сжался, когда Малфрида, склонясь к нему, почти выдохнула:

– Самого Рода гневить вздумал, негодник! – Лицо Стогнана стало жалким, глаза забегали.

– Как прознала? Бабы говорят, ты ворожила подле Цветомилы.

– Да, ворожила. Но главного ты сам понимаешь. Грех большой на вас с Цветомилой перед богами.

И тогда Стогнан тихо заговорил. Сказал, что, когда сватал за Учко Цветомилу, уже тогда кое-что заподозрил. Знавал ведь он в былые годы мать Цветомилы, даже любился с ней пылко на Кулагину ночь. Но что Цветомила его дочь – даже он такого предположить не мог. Просто был доволен, что Цветомила, златовласая и пригожая, так похожа на мать – некогда первую красавицу, с которой однажды Стогнану довелось полюбиться. Ну, и для сына старался. Дескать, глядите, какую красу для Учко привез. А мать Цветомилы промолчала. В нужде и нищете жила, вот и подумала, что хорошо пристроить дочь к сытой доле, отдав за сына старосты богатого селища. И только когда у Цветомилы стали мертвые детки рождаться, она явилась в Сладкий Источник и покаялась во всем перед бывшим полюбовником, призналась, что они сестру с братом на брачное ложе уложили. Но что оказалось на самом деле, даже она не догадывалась. А было вот что. Не рожала первые пять годков Цветомила от Учко, ее уже пустоцветом стали звать, а Стогнану красивую невестку жалко было. И вот как-то, встретив Цветомилу в чаще, он заговорил с ней ласково, стал утешать, приголубил, целовал в заплаканные глаза, а там и уложил мягко на траву, сам не поняв, когда на него Ярилина страсть накатила. Цветомила-то всегда тихой да покорной была, вот и смолчала о случившемся. Зато вскоре понесла. И не понять было от кого – от Стогнана ли, или все же от мужа, с которым чаще ложе делила.

Ее первый мертвый ребеночек был только предупреждением. Однако Стогнаном уже полностью овладел Уд. И стал он все чаще зазывать Цветомилу в лес и любиться с ней. Это позже он прознал, что Цветомила его дитя, но уже ничего нельзя было исправить. А от кого рожала Цветомила, от него или от Учко, он не ведал. Но все равно двойное кровосмешение пугало и его, и невестку. А сказать об этом... Да как в таком повинишься?

– Твое в ней семя, – негромко вымолвила Малфрида. – Я гадала по вещим знакам, и выходило у меня такое: сестра жила с братом, но рожала от родного отца. Так что Род на тебя и Цветомилу разлютился. И лучшее, что ты можешь сделать, – разорвать эту порочную связь. А сделаешь, как я повелела, да отправишь дочь-невестку из рода, я молчать обо всем стану.

Сказала и ушла. А Стогнан долго глядел ей вслед, и глаза его были полны как тоски, так и злобы.

– Как повелела... – повторил он через какое-то время. – Еще и приказывает. Ведьма!

Однако уже через пару седьмиц селище попрощалось с Цветомилой, отвезли ее к прежней родне. Дары с ней отправили, родовичи плакали даже, прощаясь, а потом говорили, что, хотя ныне и стала Цветомила богатой невестой, да только кто на такую позарится – рождающую мертвых. Правда, красота еще не оставила Цветомилу. Может, кто и пожалеет пригожую...

Так болтали люди, вслушиваясь в завывание ветра за бревенчатыми стенами изб, занимаясь домашними делами, обсуждая нехитрые местные новости. Тихо отметили день чуров[93], когда полагалось поминать предков, оставляя за столом свободные места и кладя лишние ложки – для невидимо присутствующих духов пращуров. Потом, несмотря на осенний холод, ходили всем родом к сладкому источнику, просили охранявшую его берегиню и далее поить вкусной водой верных ей родовичей. Еще отмечали дни Мокоши[94], когда женщины похваляются друг перед дружкой рукоделием, показывают вышитые шали, пуховые платки, ярко расшитые рубахи и поневы. Хозяйки готовили вкусное угощение, зазывали гостей, чтобы те оценили их стряпню. Все было как всегда в эту пору, когда люди выполняли привычные осенние обряды, стараясь не думать о том, что год клонился к мрачной осени, когда лес облетал, сыпал первый снег вперемешку с дождем, в лесу оживала нечисть и схорониться от нее можно было только в обжитых людьми селениях, а приближение Морены Зимы[95]становилось ощутимее день ото дня.