Книга Самое красное яблоко - Джезебел Морган

их никто. Так и гниют до следующего года.

Я еще долго вертела огрызок в руках и гадала: Маргарет ли забрали в расплату за нарушенный договор? Или придет она позже, куда страшнее?

Зеркало в комнате Маргарет все так же ничего не отражало, только легкая рябь пробегала по нему или расходились круги, как от брошенного в глубину камня. От его поверхности веяло холодом, свежим холодом подземных озер, что никогда не отражали ничего, кроме тьмы.

Если предложить ему достойную плату, то оно ответит.

В сказках, которые я знала, ответы его никогда не оборачивались добром.

Надрезав ладонь, я прижала ее к темной глади, и рябь разбежалась во все стороны, и холод втек в мою кровь через этот надрез. Озноб пробежал по телу, сменяясь онемением, словно вместе с кровью зеркало вытягивало из меня жизнь. Запоздалый страх ужалил разум: да и хватит ли во мне крови, чтоб напоить его досыта? Не останусь ли я на полу высохшей оболочкой, подобной сброшенной шкурке паука?

Когда забвение дохнуло мне в затылок и темной каемкой тронуло взгляд, зеркало пошло мелкой рябью и отразило меня – испуганные глаза, бледное лицо, волосы, словно инеем, тронутые сединою. Отражение отняло ладонь от разделяющей нас глади и сыто улыбнулось:

– Спрашивай.

Голос ее раздался в моей голове, бесплотный и равнодушный, и тело отдаленной болью отозвалось на него, словно сотни крохотных иголок впились в онемевшие руки. Холод коснулся губ, и большого труда стоило разлепить их. Нужно поторопиться – сил мне надолго не хватит, хоть бы за один вопрос расплатиться. Еще бы найти его, верный, среди спутанных мыслей, на которые лег иней забвения.

О чем же я хотела спросить? Как вспомнить, глядя в глаза отражения, что разгораются ярче и ярче, пока из меня утекает жизнь?

Что гнетет мое сердце?

– Где моя Маргарет?

Только выдохнув предательские слова, я прокляла себя: разве за этим я мчалась сюда сквозь бурю и ливень? Как смела я обмануть чужие надежды, обменять шанс остановить испепеляющую войну на весточку о сестре? Как смела я столь безрассудно израсходовать бесценный дар лорда Родерика – его жизнь?!

Тошнота всколыхнула нутро, сжала горло, и запоздалое горе накрыло меня с головой. Собственными руками я убила вернейшего своего союзника – и напрасно!

Колени подломились, и я опустилась на пол, не чувствуя тела, лишь ладонь осталась прижата к ледяной глади. Отражение с улыбкой проследило за мной взглядом, жутким и равнодушным. Губы ее не шевельнулись, но голос снова болью прокатился по телу:

– Смотри же на нее.

Она исчезла, и тут же ладонь безвольно соскользнула с зеркала, словно исчезла сила, что ее держала. Слабо пульсировал порез, и жар расходился от него во все стороны, изгоняя смертный, потусторонний холод. Ледяная гладь дрогнула в очередной раз и прояснилась, отражая туманную лощину, полную смутных, зловещих теней и зеленых огоньков. Ни дуновения ветерка, ни отзвука далекой грозы – сонный покой, лишь вдалеке мерцает что-то, приближаясь. Серебряный отсвет луны, медленный танец светлячков, фонарь в родной руке…

Маргарет шла сквозь лощину, окутанная ровным и нежным мерцанием, как вуалью. Она не казалась ни измученной, ни усталой – мечтательная улыбка цвела на ее лице, освещая его подобно лунному лучу, лиловые и желтые полевые цветы венчали распущенные волосы.

– Маргарет, – прошептала я, не смея поверить глазам.

Сестра моя всегда была прекрасна той хрупкой, дивной красотой, что в самых древних легендах отмечает добрых соседей. Но я помнила тепло ее объятий, и запах ягод от волос и перепачканных соком пальцев, и легкую фальшь в тихих напевах. Я помнила ее живой, настоящей и человечной.

Та же, что шла сквозь далекий лес, сквозь чужой лес, была кем угодно, но не человеком.

Была ли она моей сестрой?..

Она замерла, словно услышав мой шепот, и улыбка ее погасла, остро блеснули глаза, с которых спала пелена грез. Я скорее угадала, чем услышала:

– Джанет?

Она побежала ко мне, легко перепрыгивая через вздыбленные корни, и темное зеркало расступилось, пропуская ее, и стоило сестре опуститься рядом со мной, как видение туманной лощины исчезло, сменившись прежней непроглядной тьмой.

– Джанет, что же с тобой случилось?

Она обняла меня, и была теплой, как раньше, как в темные осенние ночи, когда рядом со мной она искала спасения от страхов. Только кожа ее мягко светилась в полумраке, а цветы в венке пахли густо и сладко. Маргарет коснулась моих волос, и посеревшие пряди сталью блеснули в ее ладони.

– Я думала, что вовсе тебя не увижу…

Она утерла слезы с моего лица, легко поднялась и подала мне руку.

– Я знаю, письма – слабое утешение. – От грустной ее улыбки печаль коснулась сердца. – Но не было у меня другой возможности сказать, что все у меня хорошо. Не вини Элизабет, пусть и тошно с нею было под одной крышей, но ушла я по собственному желанию.

С тоской и болью я вглядывалась в ее лицо, свежее и юное, словно время обошло ее стороной, пожалев ее красоту, оставив ей вечную весну, упоительно сладкий миг пышного цветения. В словах ее угадывалась полуправда, полная недоговорок, словно Маргарет мастерски овладела искусством обмана добрых соседей. Но я не стала ее упрекать.

Как же она далека от меня, словно сотни миль меж нами, колдовские туманы и темные реки. И не удержать ее, как не удержать лунный луч – только протянуть раскрытую ладонь, позволить ему танцевать на коже, пока не угаснет, чтоб вспыхнуть в ином месте.

– Но ты ведь не из-за меня приехала. – Маргарет смотрела с небывалой проницательностью, которую раньше я за ней не замечала. – И не ради меня заплатила темному зеркалу. Ох, Джанет, что же ты с собой сделала…

Мне была ведома роскошь прямой лжи, обманчивая и манящая. О, сколь легко тогда было уверить сестру, что лишь ради нее одной пошла я на жертвы! Лишь бы сохранить ее, лишь бы не оттолкнуть, не превратить мили меж нами – в бездонную пропасть, над которой никогда не перекинется мост. Но все еще бушевала над Альбрией буря. Но все еще кровь Родерика пятнала мои пальцы.

И я сказала:

– Я должна убить моего короля.

Со сдавленным вздохом она отшатнулась:

– Ребенка?

– Чудовище. – Слово ее не убедило, ведь давно не могло убедить меня саму. Окровавленный нож вновь прижался к ладони: пусть цена мне будет непосильна, я должна исполнить задуманное. – Но ты… твоя участь тревожила меня куда больше бед, обрушившихся на Альбрию. Теперь я должна спросить зеркало снова.