Книга Спартанки - Галина Щербакова

Тонкая голубая ниточка еще некоторое время тянулась от камня ко мне, а потом легко и мягко оборвалась. И я увидела город, который - частично - милосердно скрывал от меня оберег. Город был смраден, черен, пьяные тетки торговали семечками, пьяные мужики мочились в стену вокзала. Дети бросали камни в прохожих, один больно ударил меня в плечо, и я едва не упала. Я ухватилась за женщину - это была та, которой я только что отдала оберег. Она обругала меня, и тут я сообразила, что глаза ее были залиты не слезами, а водкой. Значит, ее не взяли… Не спасла ее ни я, ни ребенок. Она плюнула мне в лицо, даже без зла, просто так, в охотку, и пошла шатаясь и крича непотребные слова. Ноги ее заплетались, из-под плаща, которому было лет полсотни, их еще называли «болоньями», торчала неподшитая юбка, а на колготках сверху вниз шли затяжки и дырки. «Эх, Россия, твою мать, - кричала она во все горло, - некому тебя съ-ать. Тебе бы мужичонку, чтоб трахнул до печенки».

Птицы пролетали мимо меня, не оглядываясь.

Мне не на что было рассчитывать. Откуда эти слова: «Ты этого хотел, Жорж Данден!»? Не помню. А вот как у Пастернака, помню.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Но для меня уже все поздно.

И вдруг сильная рука выдернула меня из липкого мрака, и я потеряла сознание.

Там

- Пора, - сказал Бог. - Пошлите на Змееносец доктора Гааза. Он там сейчас будет нужнее всех. Есть больные.

И большое, холодное небо окончательно пало на землю.

И судим был каждый по делам своим.

Другие же увидели новое небо и новую землю. Их встречали птицы, почти земные, но куда более красивые. И дети тянули к ним руки, и руки эти были целованы.

Надо мной же склонилось лицо. Солнце здесь много ярче, и я зажмуриваюсь. И в слепоте мне кажется, что это тот самый немецкий врач, который высосал из меня палочки болезни, а значит, скоро Сталинградская битва. Он ощупывает мне больное плечо. Увы! Выходит, это не он, и у меня не дифтерия. Я слегка открываю глаза. Он подмигивает мне, улыбается. Зачем ты улыбаешься, доктор? Ты думаешь, я забыла площадь, где материлась пьяная баба, которую я хотела спасти, а она плюнула мне в лицо? Забыла мальчишку, который свалил меня камнем? Забыла, как от стен вокзала остро воняло мочой? И падало, падало, падало черное небо. Доктор, не улыбайся! Я не отвечу тебе тем же. Зачем я здесь, если сердце мое осталось на земле горя? И я плачу, и мне дают душистую воду, чтобы я уснула и успокоилась.

Но вы не всесильны, доктора. Мне снится цветущий сад на фоне гордых гор и счастливая семья за большим столом, и чей-то выстрел. И на землю падает ворона, удивленно растопырив крылья. Ни перед кем не виноватая ворона. И над нею горько, по-детски плачет старик.