Книга Царица темной реки - Александр Бушков

– Я с ним полтора года воевал вместе, – сказал я. – В одной железной коробке, и, смею думать, знал его насквозь. Полное впечатление, что она о ком-то другом рассказывала, не о нем. В жизни он так себя с девушками не вел. Я, конечно, на его свиданки с девушками с фонарем следом не ходил, но манеру его знал. Любил говаривать: «Чем славен одессит в обращении с прекрасным полом? Галантным обхождением в первую очередь». Вот и вел себя соответственно. Ну а уж на прогулку с красоткой флягу самогона брать и высасывать досуха, а потом девушку под куст хамски валить… Совершенно не в его манере. И главное… За столом он сидел рядом со мной. И чем хотите клянусь: никакой фляги он не наливал. Вы мне верите?

– Я вам во многом верю, – проворчал Минаев. – Только мою веру к делу не подошьешь…

– Но не думаете же вы, что она могла здоровенного, сильного парня… – не унимался я.

– Не думаю, – сказал Минаев. – Но и в третьего… или третьих не верю. Не так людей топят, ох, не так… И пистолет у него эти «третьи» непременно забрали бы – хотя бы ради четырех массивных золотых накладок на рукоятке. И сам он утопиться никак не мог – так аккуратно лечь и голову в воду сунуть. Будучи, по вашим словам, скорее полпьяна, чем вдрызг. Ох, странное дело… Ладно, посмотрим, что вскрытие покажет. А эта Алеся… Какие бы я тут странности нюхом ни чуял, предъявить ей нечего. Совершенно нечего. Согласны?

Я угрюмо кивнул. Для себя давно уже сделал вывод: странностей в этой деревушке хоть отбавляй, но их не переложишь ни на язык прокурорских протоколов, ни вообще в ясные и убедительные человеческие слова. А значит, и с Минаевым о них не поговоришь – ему нужно только то, что можно положить на бумагу…

– Товарищ капитан, – пришло мне в голову. – Это не мое дело, конечно, но почему вы не допросили старуху? Лявониху?

– На предмет?

– Ну… Хотя бы затем, чтобы подтвердила или опровергла показания Алеси: в расстроенных чувствах она домой пришла или нет, плакала долго в подушку или нет?

– И что бы это нам дало? – почти ласково спросил Минаев.

Я убито молчал.

– Ничего бы это нам не дало, – сказал Минаев. – Потому что понял я эту обаятельную бабулю едва ли не сразу, как увидел. И не сомневаюсь: с милой улыбочкой подтвердила бы все, что Алеся нам ни преподнесла. Что рыдала она день и ночь. Что в здешней речке живут русалки, и это они вашего сержанта утопили. Повидал я таких бабуль – обаяние бьет из каждой морщинки, а в душу лучше не заглядывать…

– Я тоже, – сказал Шалин (надо полагать, ему прискучило молчать). – В сорок третьем одна такая мне чуть нож в спину не загнала. Тоже вроде вашей: улыбка на улыбке, в каждой морщинке своя смешинка… А оказалось, оба сыночка у нее служили в полицаях, в крови по уши, и сама она с дедом из раскулаченных, и жили они по чужим убедительным документам. Хозяев этих документов дед преспокойно зарезал, причем бабка помогала, за ноги держала. Тяжелая была история… Ну, товарищ капитан, какие ваши дальнейшие действия? По моей линии я ровным счетом ничего не усматриваю…

– Действия… – проворчал следователь. – Остается одно: навестить этого мальчишку, который нашел тело, и больше нам тут делать абсолютно нечего…

У меня создалось стойкое убеждение, что Стаха он собирается навестить исключительно для очистки совести, – но я, разумеется, промолчал, чтобы не дразнить гусей. У меня и так на душе кошки скребли. И ведь они еще не докопались, что я, уведя на свадьбу гарнизон в полном составе, оставил боевые машину и автобус без часового, на попечение двух деревенских мальчишек, а это уже посерьезнее активного участия в застолье. Могут и докопаться…

Стаха мы нашли во дворе – мальчишка старательно колол дрова. Видно было, что не в первый раз, получалось это у него довольно сноровисто, но всё же не взрослый мужик, сразу видно, тяжеловато приходится. Ну а что еще делать, если он в свои двенадцать – единственный мужик в доме? И огород на нем, и все остальное – и ведь находит время, чтобы поиграть со своей компанией (где все, надо думать, в том же положении – если не единственных мужиков в доме, то первых помощников во всем…).

Увидев нас, Стах, такое впечатление, с превеликой радостью положил топор:

– Здрасте, дяденька Рыгор! Здрасте, дяденьки офицеры! Если вы к мамке, она на свиноферме…

Минаев сразу взял верный тон: сказал без всякого сюсюканья, серьезно, как взрослому:

– Да нет, к тебе, хозяин. Ты ведь, как я понимаю, за хозяина тут будешь?

– Да частенько, – так же серьезно ответил Стах. – Приходится, куда ж денешься…

– Вот и хорошо. Разговор есть, ты не против?

– Отчего ж против? Располагайтесь. – Он повел рукой вокруг.

Лавочки не было, но лежала груда березовых чурбаков, на них мы и расположились, закурили. Стах, оставшийся стоять, спросил Шалина, оказавшегося ближе всех к нему:

– А мне папироску дадите?

Он уже два раза до этого просил у меня, и я давал без малейших угрызений совести. По годам-то он был еще юным пионером, а вот по жизненному опыту… Пожалуй что, тут как в некоторых армейских частях – год оккупации идет за три, разница только в том, что в армии это уставом предписано, да у военного оружие есть, а они тут перед немцами и полицаями были совершенно беззащитны…

– А не рановато тебе? – поинтересовался Шалин без малейшей укоризны, скорее уж лениво – чертовски ему было здесь скучно.

Стах широко ухмыльнулся:

– А немчуковской машине колесо прокалывать в запрошлом месяце было не рановато? Поймали б, могли… Они сплошь и рядом различия меж взрослыми и хлопцами не делали…

– И то верно, – сказал Минаев. – Как это вы так?

– К старосте немцы приехали на легковушке, двое в цивильном, а двое в форме, – охотно ответил Стах не без затаенной гордости. – Не первый раз уже – самогонку понужать. У меня шило было еще дедовское, сапожное, часового возле машины они никогда не ставили, вот я ночью и ткнул. Не в боковину ткнул, могли бы сразу дырку заметить, а меж рубчиками. Шума они не поднимали, значит, решили, что по дороге прокололи где-нибудь. Пакость, конечно, мелкая, да где ж нам набраться сил на крупную? И все равно тот, что за рулем сидел, здорово извозюкался, пока колесо менял – у них шофера не было, один в цивильном сам вел. А дело было осенью, дожди лили, машина в грязюке была по самые окна. И в этом году на день Красной армии ночью у Кацуриной калитки палку с красным флажком воткнули, тоже, скажете, было рановато? За флажок они б три шкуры спустили. Кацура постом весь день по деревне шнырял, да ничего не вынюхал…

– Боевые вы здесь хлопцы, я смотрю, – сказал Минаев, протягивая ему портсигар. – И парочку про запас можешь взять…

– Благодарствуйте, дяденька. – Стах сунул одну трофейную сигарету в рот, а две хозяйственно заложил за уши.

– У вас что, какая-то организация была? – спросил Минаев, поднося ему зажигалку. – Пионеры в подполье?