Книга Испытание смертью или Железный филателист - Шуммит Датта Гупта

— Полагаете, этого было достаточно?

— Конечно, нет. Плюс к этому у меня установились хорошие связи с фирмами, выпускавшими материалы для химчисток, — химикаты, машины. После двадцати лет жизни в Алжире мой французский был свободным. Чтобы иметь выгодные командировки, я стал учить английский. Итальянский пришлось выучить потому, что штаб-квартира компании была в Риме. Но я полюбил его, хотя мне предложили стать представителем во всех странах мира, кроме самой Италии.

— Зачем в таком случае вы учили итальянский?

— После французского выучить его было легко.

— Вас направляли в Африку только потому, что вы знали иностранные языки?

— Меня направляли в Африку потому, что европейцы боятся быть съеденными львами или аборигенами. А меня после Алжира довольно трудно напугать.

— Почему вы не говорили всего этого сотрудникам разведки ЮАР?

— Как можно разговаривать с людьми, которые вас постоянно пытают? — спросил Отто, глядя в глаза допрашивающему.

Когда Отто увели, полковник Глой начал ходить по собственному кабинету из угла в угол. Консул сидел, опустив глаза в пол.

Человек, который вел допрос, с раздражением сказал Глою:

— Вы можете иметь любое мнение, но этот человек — гражданин Германии Отто Шмидт. В его деле есть фотографии с женой, с детьми. Все, что он говорит о своей работе в химчистках, совпадает с нашей информацией.

— И вас не настораживает история со смертью жены и похищением детей?

— Меня все настораживает, но у меня нет ни одного документа, на основании которого его можно обвинять в терроризме. Поэтому я работаю в германской разведке, а не в вашей! — отчеканил немец.

— Но ведь именно ваша БНД сделала так, чтобы его арестовали мы, потому что со своими вшивыми свободами и орущими правозащитниками вы не могли бы пытать его у себя! — ухмыльнулся Глой. — Вы могли взять его на Тайване, или после Тайваня в Лиссабоне, или в Мадриде, или в Осло!

— На каком языке он разговаривал с представителем британской разведки? — увел тему в сторону немец.

— На великолепном английском, — поднял вверх палец Глой.

— Господин полковник, как представитель Ведомства по охране конституции ФРГ, я вынужден заявить протест по поводу применения пыток к гражданину нашей страны, — осторожно встрял прежде молчавший гость, и консул активно закивал в его поддержку.

— Вы хотите получить от него информацию нашими руками и не запачкать перчаток? — снова ухмыльнулся Глой. — Я даю вам неделю для его допросов и посмотрю, с каким результатом вы уедете отсюда без пыток!

— Мы уедем отсюда с прекрасным результатом. Всю неделю мои сотрудники не тронут его пальцем и будут допрашивать круглосуточно, — ответил сотрудник БНД. — Но только не в этом кабинете. Я — немец, и мне здесь неуютно. — И кивнул на портрет Гитлера.

— Не волнуйтесь, в нашем учреждении достаточно кабинетов. Найдем на любой вкус, — пообещал Глой.

И немцы круглосуточно допрашивали Отто ровно неделю, но он уже не понимал, как устроено время. Все плыло у него перед глазами, он то переставал видеть, то переставал слышать, то переставал чувствовать тело, то забывал собственное имя. И даже иногда разговаривал про себя с призраком Чаки, являвшимся поддержать его.

Глава двадцатая ДОПРОС ИТАЛЬЯНЦАМИ И ФРАНЦУЗАМИ

Потом его ненадолго оставили в покое, если полуголодное существование и постоянные крики в камере можно назвать покоем. Но Отто так измотался, что уже почти не слышал криков и не чувствовал голода.

Сильно мешало, что с него теперь сваливались тюремные штаны, и когда водили на допросы, поддерживать их руками в наручниках было трудно.

Люди, которые приехали допрашивать Отто в очередной раз, оказались итальянцами. Это было видно за версту. После дистиллированного англичанина и едущих на допросе катком немцев они вели себя как парни, зашедшие выпить с Отто молодого вина.

Один был постарше, другой помладше. Видимо, подчиненный. Вся его активность исчерпывалась киванием и поддакиванием.

— Господин Отто Шмидт, как часто вы бываете в Италии?

— Часто. Там штаб-квартира фирмы, в которой я работаю, — ответил Отто на прекрасном итальянском.

— Вам нравится жить в Италии?

— Да, нравится.

— И вы интересуетесь ее историей?

— Немного…

— И вы можете отличить гимн Италии от другой музыки?

— Смотря какой.

Итальянцы с изумлением уставились на Отто.

— Возможно, вы имеете в виду гимн, известный под названием «Братья Италии», а возможно, отрывок из оперы Верди «Набуко»… который теперь исполняется в качестве гимна.

Итальянцы многозначительно переглянулись, а Глой снова повернулся к окну. Это было его любимой позой на допросах Отто, проводимых не им. И Отто все время пытался представить, что полковник видит в это окно. Ведь сам он уже давно не видел ничего, кроме стен камер, тюремных коридоров, этого кабинета и пыточных комнат в подвале.

— Вы обучались искусствоведению в Риме и Камерино для души или планировали работать в этой области?

— Не знаю, как ответить на этот вопрос… Если б не война, я бы учился этому вовремя в Германии, мой отец владел маленькой галереей, а я — только коллекцией марок. Кстати, меня, как коллекционера, всегда потрясало, что в Италии нельзя использовать марки Ватикана, и наоборот!

— Вы же понимаете! Ватикан делает вид, что он больше всей Италии! — возмущенно согласился итальянец. — Извините, давайте к делу. Вы не делали попыток учиться искусствам раньше?

— Я имею профессию технического чертежника. Потому что учиться живописи было бы для меня в юности большим риском, ведь художники голодают. А у меня погибли родители, и не было никаких тылов. Но, вернувшись из Алжира, я так и не нашел в Германии работы чертежника. Зато институт Данте Алигьери научил меня видеть богатство итальянской архитектуры, — сказал Отто с такой интонацией, словно они сидели в смокингах на светском рауте, и поправил тюремную рубаху.

— Вы объехали всю Италию?

— Почти. После лекций хотелось увидеть места, которые нам показывали на слайдах. Я посетил почти все памятники Раннего итальянского Возрождения, Позднего итальянского Возрождения, барокко, рококо, ампира… У меня целая коллекция фотографий жемчужин итальянской архитектуры. Конечно, мы изучали и современную живопись — от импрессионистов до экспрессионистов, но это меня меньше интересовало. Я — консерватор…

— Вы понимаете, за что вам предъявлены обвинения в терроризме?

— Мне не предъявлены обвинения в терроризме. Меня шантажируют этими обвинениями и при этом не могут предъявить доказательств.

Итальянцы синхронно обернулись к Глою, но тот уставился в окно, словно не слушал чужой беседы. И слов но вовсе не планировал потом внимательно прослушивать с переводчиком ее магнитофонную запись.