Книга Богатство - Валентин Пикуль

— Обещаю, — сказал Ямагато, — что я дам тебе случай исправить свои преступные заблуждения. Будь же счастлив погибнуть в первом бою на берегах Камчатки..

После этого он велел отвязать его от столба. Над морем вставало солнце, между Кокутаном и Лопаткой продували промозглые сквозняки. В полдень с Камчатки вернулась промысловая шхуна под названием «Стыдливый лепесток одинокого лотоса»; паруса шхуны были в солидных прорехах, словно русские стегали по ним из пулеметов. Старый шкипер, почтительно приседая, доложил, что Камчатка встретила их огнем.

— Где остальные экипажи? — спросил его Ямагато.

— Пожалуй, они уже никогда не вернутся…

Ямагато понял, что престиж «защитника северных дверей» можно спасти оперативной высадкой десанта на Камчатке. Шкипер предостерег его, сообщив, что в устьях камчатских рек выставлены патрули, и потому высаживаться лучше в безлюдных местах. Ямагато развернул карту, проследив взглядом будущий путь: от Кокутана к северу — в Охотское море, вплоть до самой Озерной, возле которой размещалась деревня Явино.

— Здесь очень много коров, больших и жирных, которые волочат вымя по земле, — сказал самурай. — Солдатам давно уже тошно от рыбы, и они очень обрадуются свежей говядине.

Шкипер напомнил, что в этих краях южной Камчатки русские мужики выделывают такое количество вкусного масла, что им даже смазывают тележные колеса, чтобы они не скрипели.

— Но сами никогда не едят масло без хлеба.

— Да, — согласился Ямагато, — они все едят с хлебом.

Он вызвал токумусоте, приказал улучшить в гарнизоне питание. Затем пригласил Сато на чашку китайского чая высшего сорта «прелестные брови девочки, оставшейся сиротою». Лейтенант велел поручику еще раз проверить вооружение. Ночью на мысе Кокутан был разожжен маяк, в сторону огня летели из мрака ночные птицы, и, ослепленные, они разбивались, ломая хрупкие крылья о гудящие линзы рефлекторов. Под утро вокруг маячной башни стало белым-бело от сотен и тысяч погибших птиц. Но яркий свет с острова Шумшу не вызвав из темени Охотского моря ни одной шхуны — они погибли…

Ямагато хлебнул русской водки, а солдатам позволил заполнить фляги сакэ. Батальон был построен перед казармой. Каждому десантнику выдали в дорогу по коробочке, сплетенной из тонкой щепы; внутри были красиво уложены кусочек рыбы, горсть вареного риса, яичный омлет и пучок сельдерея. Ямагато перед строем произнес воинственную речь, а солдаты кричали «банзай». Лейтенант разрешил им писать последние письма домой. «Мы еще живы…» — так начинались послания на родину. Потом паруса наполнились свежаком, флотилия тронулась на Камчатку.

Возглавлял десант сам Мацуока Ямагато, имевший на поясе самурайскую саблю и ручную бомбу весом в четыре фунта. Конечно, лейтенант не мог предполагать, что судьба этой бомбы забавно переплетется с судьбою самого Губницкого… Солдаты затянули древнюю песню самураев:

В бурном море — трупы качаются, В диком поле — трупы валяются.

Листья сакуры — тоже увянут.

Все живые — мертвыми станут.

Охотское побережье Камчатки — не приведи бог: то скалы, то трясина, в которую только ступи, потом ног не вытянешь, а сапоги в ней оставишь. В некоторых местах долины прибрежья занесло вязким илом, поверх которого на протяжении многих столетий океан, разбушевавшись, выбрасывал миллиарды рыб. Разлагаясь, это клейкое рыбное месиво насквозь пропитало почву; очень толстый слой черного, как нефть, перегноя (кстати, драгоценного для земледелия!) заливал побережье, в него-то и вляпался японский десант…

Высадка была неудачна по той причине, что японцы искали участок берега непременно безлюдный. С большим трудом выдираясь из трясины, которая властно хватала за ноги, десантники все-таки выкарабкались на сухое место. Покрытые черной пастой, источавшей резкий запах гниения, японцы шумно дышали, сидя на опушке леса, в волнении озирая широченные заливные луга и высокие заснеженные горы Камчатки.

Как ни безлюдна эта страна, но из зелени густого орешника их разглядели глаза деревенского мальчика. Это был пастушонок из деревни Явино; хлопая бичом, он сразу же погнал стадо обратно домой…

— Дядя Петя, — сообщил он старосте, — а тамотко, близ Озерной, — много-много не наших вылезли. Вылезли и сидят, все в грязи по уши. Ничего не делают, тока разговаривают. А у них знамя само-то беленько, а посередке — шарик красненький.

Староста сообразил, кто это там ничего не делает а только разговаривает. Он побежал не куда-нибудь, а прямо к дому вдовы явинского почтальона, которая недавно овдовела вторично. Сгоряча схватил бабу за волосы, стукнул ее об стенку.

— Иде японец-то твой? Не знаешь? — спросил он. — Видать, пригляделся, как мы живем тута в благодати, да на Шумшу смылся? А теперича привадил к нашему порогу грабителей… Я тебе, сучке такой, все патлы повыдергаю!

Оставив воющую от страха бабу, которая и сама не ведала, куда подевался сначала муж-почтальон, а потом приблудившийся с моря японец, староста кинулся к явинскому дьячку, велел тому бить в колокола не жалеючи, чтобы звоны услышали люди даже на дальних выпасах… Возле лавки собрался народ. Староста объявил: пусть каждый хватает все, что есть самое дорогое в доме, — надо немедля уходить в горы.

— Имею на то предписание от начальника уезда.

— А стрелять-то рази не будем? — спрашивали его.

— Стрелять погоди. У японцев наверняка пушка. Он тебе так пальнет, что башка на пупок завернется… Чай, в Петропавловске не дурнее нас с тобой и знают, что делать.

Взять в горы скотину явинские не могли, оставили ее в деревне. Не прошло и получаса, как все крестьяне — с бабками и детьми, неся на себе поклажу, — тронулись прочь из родимого селения в сторону синевшего вдали горного хребта Кима. Слов нет, жаль было оставлять живность, жалко (до слез жалко!) и домашнего барахла, что за один годок снова не справишь.

В лесу сделали первый привал.

— Все здеся? — спросил староста.

— Пересчитайтесь.

Недосчитались вдовы явинского почтальона.

— Во подлая! — стали дружно бранить бабу. — От мира отбилась, знать, дурное удумала… с японцем осталась! Отойдя в сторонку, мужики-охотники порешили:

— Надо бабу или сюды притащить, или прикончить, чтобы она, курвища, не сказала японцам, кудыть мы подались всем миром.

Бросили жребий: выпало вернуться в Явино парню по имени Помпеи; не прекословя, он взял в руки ружье и спросил:

— У кого пули надпилены?

Охотники на моржей всегда надрезали пули напильником, делая их разрывными — со страшной убойной силой, способной сокрушить мощные черепа морского зверя. Ему дали такую пулю.

— Хватай бабу за волосья и тащи к нам, — наставлял парня староста. — Ежели зарыпается, шваркни по ней и дуй обратно.

— Ладнось, — ответил Помпеи и побежал…

Он скоро достиг Явина и уже был близок от дома вдовы почтальона, когда со стороны околиц показались японские солдаты, шагавшие напрямик по свежевскопаным грядкам огородов. Без предупреждения они открыли огонь из карабинов, и бедный Помпеи, кружась под пулями, вскрикивал от каждого попадания: