Книга Сенека. Избранные труды - Луций Анней Сенека
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, может быть, кто-нибудь из хулителей философии, по своему обыкновению, скажет мне: «Почему же у тебя больше мужества на словах, чем на деле? Почему ты понижаешь тон перед высшими, считаешь деньги необходимой для себя принадлежностью, принимаешь к сердцу материальные потери, проливаешь слезы при известии о смерти жены или друга, дорожишь своим добрым именем и огорчаешься злостными пересудами? Почему твое имение оборудовано старательнее, чем это вызывается естественной потребностью? Почему твой обед не соответствует провозглашаемым тобою правилам? Почему у тебя слишком изящная утварь? Почему у тебя подается вино, которому больше лет, чем тебе самому? К чему эта распланировка дома? Почему ты приказываешь сажать деревья, которые ничего не могут дать, кроме тени? Почему твоя жена носит серьги, представляющие состояние богатой семьи? Почему на твоих проворных слугах дорогие одежды? Почему прислуживать у тебя – особое искусство? Почему серебро не ставят у тебя просто, как угодно, а размещают казисто? Почему имеется у тебя специалист по части разрезывания живности?»
Если хочешь, прибавь к этому следующее: «Почему у тебя есть заморские владения? Почему их так много, что ты даже не знаешь об их существовании? К своему собственному позору, ты или так равнодушен к этикету, что знаешь весьма немногих рабов своих, или так тщеславишься роскошью, что у тебя их слишком много для того, чтобы можно было запомнить их имена». Впоследствии я подкреплю высказанные по моему адресу обвинения и сделаю себе больше упреков, чем ты предполагаешь, теперь же отвечу тебе так: «Я не мудрец и – я даже готов своим признанием дать новую пищу твоему недоброжелательству – никогда им не буду. Поэтому я и не ставлю себе целью достигнуть полного совершенства, а хочу только быть лучше дурных людей. Я удовлетворяюсь тем, что ежедневно освобождаюсь от какого-нибудь порока и укоряю себя за свои ошибки. Я не достиг здравомыслия и даже не достигну его; я приготовлю скорее облегчительные средства, чем настоящие лекарства против своей подагры, довольствуюсь тем, что приступы ее бывают реже и оказываются менее мучительными. Но, несмотря на слабость моих ног, в сравнении с вами я все-таки скороход».
Я говорю это не в свое оправдание, так как я погряз в бездне всяких пороков, а в защиту человека, достигшего некоторого успеха. «Ты говоришь одно, – замечает мой противник, – а в жизни делаешь другое».
Да ведь в этом лукавые люди, заклятые враги праведников, упрекали Платона, упрекали Эпикура, упрекали Зенона.
Все они рассуждали не о своей личной жизни, а о том, как вообще следует жить. О добродетели, а не о себе веду я речь, и, вставая против пороков, я имею в виду прежде всего свои собственные. При первой же возможности я буду жить так, как повелевает долг. Ваше изрядно-таки пропитанное желчью недоброжелательство не заглушит во мне влечения к нравственному совершенству; ваша ядовитая слюна, которой вы обрызгиваете остальных и отравляете себя, не помешает мне беззаветно прославлять жизнь, не ту, какую я веду, а ту, какую, по моему убеждению, должно вести, не помешает мне почитать добродетель и стремиться к ней, хотя я далек от нее и подвигаюсь вперед медленно. Неужели же мне, в самом деле, ожидать уважения к чему-либо со стороны зложелательных лиц, не пощадивших даже Рутилия и Катона[4].
Да и можно ли принимать к сердцу то, что тебя сочтут слишком большим богачом те, в чьих глазах циник Деметрий был недостаточно беден? Этот непреклонный человек боролся со всеми естественными потребностями и был тем беднее остальных циников, что отрекся не только от всякой собственности, но и от самих желаний, а они толкуют, что он был недостаточно нищ, потому что он, изволите ли видеть, был проповедником не добродетели, а нищеты.
Эпикуреец Диодор, лишивший себя несколько дней тому назад жизни, поступил, по их словам, не в духе учения Эпикура, перерезавши себе горло. Одни хотят видеть в его поступке безумие, другие – результат необдуманности. А между тем этот счастливец, умирая в полном сознании своей правоты, дал в свою пользу показание. Он отозвался с похвалой о спокойной жизни, проведенной как бы в гавани и на якоре, произнесши слова, которые вам неприятно было бы слышать, как призыв к подражанию. Вот они: «Жизнь моя кончена: путь, судьбою мне данный, прошел я».
Вы разглагольствуете о жизни одного и о смерти другого, и при имени великих какой-нибудь выдающейся заслугой мужей вы лаете, как маленькие собачонки при встрече с незнакомыми людьми. Вы заинтересованы в том, чтобы никто не слыл благородным человеком, так как чужая добродетель служит вам укором за ваши погрешности. Вы невольно сопоставляете нравственную чистоту мудрецов со своей грязной жизнью, не понимая, с каким ущербом для себя вы это делаете. Ведь если ревнители добродетели скупы, похотливы и честолюбивы, то что же в таком случае вы, которым ненавистно даже название добродетели? Вы заявляете, что никто не поступает так, как говорит, и не руководствуется в жизни своими речами. Что же тут удивительного, когда они проповедуют духовную мощь, величие и торжество над всеми невзгодами человеческой жизни, когда они стараются освободиться от тех крестов, к которым каждый из нас собственноручно себя пригвождает? Но подвергаемый казни преступник висит, по крайней мере, на одном кресте, тогда как люди, добровольно казнящие себя, распинаются на стольких крестах, сколько страстей терзает их душу, а так как они к тому же злоречивы, то и изощряют свое остроумие в поношении других. Я считал бы возможным оставить их в покое, если бы некоторые из них со своих крестов не оплевывали зрителей.
Если философы и не поступают всегда так, как говорят, то все-таки они приносят большую пользу тем, что они рассуждают, что они намечают нравственные идеалы. А если бы они и действовали согласно своим речам, то никто не был бы счастливее их. Но и так нельзя относиться с пренебрежением к благородным словам и к людям, воодушевленным благородными помыслами. Занятие полезными научными вопросами похвально, даже если бы оно не сопровождалось существенным результатом. Что удивительного в том, что, задумавши подняться на такую высоту, они не достигают вершины?
Если ты истинный муж, то ты должен уважать людей, решающихся на великие дела, даже в случае их падения. Благородно поступает тот, кто, считаясь не с собственными силами, а с силами человеческой природы, ставит себе высокие цели, старается их достигнуть и мечтает о столь великих идеалах, что воплощение их в жизнь оказывается трудным даже для людей, обладающих недюжинными дарованиями. Вот какие цели он может поставить себе: «При виде смерти и при известии о ней я буду сохранять одинаково спокойное выражение лица; я буду переносить тяжелые испытания, каковы бы они ни были, подкрепляя телесные силы духовными; я буду презирать богатство независимо от того, будет ли оно у меня или нет; я не стану печальнее, если оно будет принадлежать другому, и более гордым, если оно будет окружать меня своим блеском; я буду равнодушен к судьбе, будет ли она жаловать меня или карать; на все земли я буду смотреть как на свои, а на свои – как на всеобщее достояние; я буду жить в убеждении, что я родился для других, и буду за это благодарен природе, так как она не могла позаботиться лучше о моих интересах: меня одного она подарила всем, а всех – мне одному. Все свое имущество я не буду скаредно беречь и расточительно тратить, признавая наиболее прочной для себя собственностью то, что я удачно подарю другому. Оказывая благодеяния, я буду принимать в расчет не число и вес, а только достоинство получателя. Никогда в моих глазах не будет слишком большим то пособие, которое получит достойный. Я ничего не буду делать для славы, а всегда буду поступать по совести. Мое поведение, хотя бы я оставался наедине, будет таково, что на него мог бы смотреть народ. Целью еды и питья будет служить мне удовлетворение естественных потребностей, а не наполнение и опоражнивание желудка. Я буду любезен в обращении с друзьями, кроток и уступчив в отношении врагов, оказывая милость раньше, чем услышу мольбу, и предупреждая честные просьбы. Я буду помнить, что моя родина – весь мир, что во главе его стоят боги и что эти строгие судьи моих деяний и слов находятся надо мной и около меня. А когда природа потребует, чтобы я возвратил ей свою жизнь, или я сделал это по требованию своего разума, я уйду, засвидетельствовавши, что я дорожил чистой совестью и стремился к добру, что ничья свобода, и прежде всего моя собственная, по моей вине не была ограничена».
