Книга Анжелика и заговор теней - Анн Голон

Какая-то рука окружила се железным обручем, привлекла, запрокинула ее лицо — Они все совершенно пьяны, — сказал голос де Пейрака. — Любовь моя! Любовь моя!

В этом тумане головокружения его руки, лаская, ее опьяняли еще больше.

— Любовь моя! Любовь моя! — Он обнял ее еще крепче, а его губы произнесли:

— Шайтан! Шайтан!

И это ей напомнило персидского принца. Он тоже говорил: «Шайтан! Дьяволица!»

— Пойдемте, душечка, метрдотель несет фазана, украшенного перьями.., и пирог… Он повел ее.

— Вы отведаете лакомые закуски. Это поможет вам справиться с головокружением. Вы будете чаровать нас своим присутствием. Когда вы удаляетесь, меркнет свет. Мы всего лишь грубые бедолаги, заброшенные на окраину света.

Глава 26

На этот раз у интенданта двоилось в глазах. Он видел двух борцов за правду за тем концом стола, где уселся де Пейрак.

— Вы оказываете сильное влияние на нас, — сказал он, еле ворочая языком.

— Я понимаю, что король смете! вас со своего пути. Я знаю только одного человека, равного вам по власти над людьми. Это Себастьян д'Оржеваль. Но у него нет вашего золота, чтобы восторжествовать.

— У него есть небесные легионы и даже сатанинские, когда это ему нужно.

Интендант не прореагировал на эти слова. Он продолжал пристально вглядываться в Жоффрея де Пейрака, который сквозь хмельной туман казался ему Мефистофелем.

— Вы слишком много знаете обо мне, обо всех нас.

— Нет, ошибаетесь, мсье интендант, — сказал де Пейрак, внезапно воодушевляясь. — Вы для меня — незнакомец, так как я знаю о вас только то, что вы изволили показать. Только ничтожно малую часть. Мы все тоже стремимся прятать, скрывать свое «я», выставляя себя наивными простачками.

И, однако, признайтесь, мсье интендант, не приходилось ли вам разрушать тот образ, который сложился у других? Мы привязаны к этому образу.

Я предлагаю вам в этот вечер игру. Разрушим свой образ, пойдем с другой карты, с той, которую мы прячем в рукаве. Это очень ценная карта, ведь мы знаем, что она еще не была в игре. Именно она будет истинной сущностью нас самих. Так мы окажемся среди друзей, а не среди врагов, мы будем смотреть в лицо друг другу без уверток. Все мы здесь, на этом корабле.

Впрочем, сейчас ночь. Кругом пусто. Мир выключен, стерт. Ночь располагает к доверию, к откровенности. Давайте заглянем в себя и откроем себя.., без колебаний.., не стыдясь ничего… Кем бы вы хотели быть, мсье Карлон, если бы вы не сделали административной карьеры?

Игра, предложенная де Пейраком, сразу изменила климат. Лица приподнялись, глаза искали в кольцах дыма видения забытой мечты.

— Мсье интендант, вам честь начать игру, — сказал тихо де Пейрак.

— Нет, никогда! Ни в коем случае. Я вам сказал. — И в пьяном угаре он несколько раз стукнул кулаком по столу. — Я не играю. Я больше не играю. Я ухожу. — Но он не смог сделать ни шага и снова упал на свое сидение.

— Ну, что ж. Хорошо. Я подам пример, — сказал Пейрак. — Я начинаю.

Он повернул свое лицо. Свет свечей резче обозначил его шрамы и морщины, но одновременно подчеркнул силу и прелесть, которую придавали ему восхитительно очерченные чувственные губы. Этот нежный рот скрашивал обычно малопривлекательное выражение этого лица. Оно внушало страх, может быть, из-за шрамов? А возможно, такой оттенок придавал ему острый пронзительный взгляд очень черных глаз? Его смуглая кожа обветрилась. Можно было предположить, что в его жилах течет и мавританская кровь. Когда этот живой рот трогала насмешливая улыбка, обнажались ослепительно белые зубы. Для Анжелики эта улыбка заключала всю прелесть мира, улыбка предназначалась ей и давала ей умопомрачительную радость. Показалось, что он становится рассмотреть на брусьях потолка воплощение своей грезы.

— Прежде чем стать бродягой в этом мире, — начал де Пейрак, — я тысячу раз начинал рискованную игру, предлагаемую жизнью. Бывало, что удача сама шла в руки, а затем я терял все. Я покорял земли, чтобы защищать их. Я находился в состоянии, которое, с одной стороны, полностью соответствует моей натуре авантюриста, врага монотонности. Все же я испытывал чувство неудовлетворенности, мне казалось, что я сбился с пути, что меня насильно отталкивают о г предназначенной мне судьбы. Прежде чем снова стать принцем, властелином целой провинции, каким я и был некогда, унаследовав земли и власть со всеми обязанностями и почестями, которые соответствуют этому положению, я долго был человеком, обреченным на продолжение научных поисков, хотя у меня были обширные познания.

Я работал в лаборатории на свой страх и риск. Если бы какой-нибудь меценат снабжал мою лабораторию новейшими аппаратами, приборами, освобождая мне время для чисто научных занятий! Если ученому приходится заниматься вопросами снабжения, он уподоблялся птице с подрезанными крыльями. Он хочет устремиться вперед, он видит, он знает, но не может. Ему не хватает средств…времени…покоя… Его гонят, преследуют, ссылают из страны в страну Ах! Если бы можно было укрыться как в келье, стать невидимкой. Не замечать ни дня, ни ночи, быть свидетелем чудесных открытий, бесконечного обновления! Знать, что у тебя есть власть, идти вперед, как можно дальше отодвигать границы человеческого познания.

— Я не верю вам, — прервал его Виль д'Эвре. — Вы в большей степени эпикуреец, чем ученый человек. Вам нравится подобная деятельность. А слава? А имя?

— Пустяки!

— А женщины, мой дорогой? Вы, что же, спокойно проходили мимо них?

— Я никогда не говорил, что ученый, увлеченный любимой работой и сложными научными задачами, должен отказаться от радостей жизни.

— Живя среди реторт, можно и засохнуть, — сказал Грандбуа.

— Что составляет радость жизни для увлеченного человека, объяснить очень трудно. Мулай Исмаил, султан Марокко, кровожадный, привыкший к роскоши и сладострастию, сказал мне однажды, что его самое любимое занятие — творить молитвы. Если бы он не был королем Марокко, он стал бы самым ярым аскетом-пустынником.

— Вы хотите сказать, что наука тоже таит в себе тайные соблазны?

— Да!

И улыбка, которую так любила Анжелика, тронула губы Рескатора.

— Бассомпье, смелее! Ваш черед.

Бывший пират Золотой Бороды покраснел. Это был еще молодой человек, красивый, любезный, получивший воспитание кавалера, ловкий дуэлянт. Он выбрал путь приключений. Он не видел большой разницы между сражениями корсаров или королевских моряков. Поэтому и устремился туда, где был большой шанс овладеть фортуной. Смерть его невесты Мари-ла-Дюс омрачила его характер, наложила отпечаток горечи на его лицо.

— Я хотел бы быть старшим братом в семье, не столько из-за желания богатства и почестей, сколько из желания владеть имением, где мы живем. Я хотел бы его улучшить, украсить, чтобы устраивать там роскошные праздники. Как фуке в Во-ле-Викомия. Я хотел бы иметь небольшую свиту из писателей и артистов; я занялся бы классическим образованием, у меня ведь вкус к возвышенному. Вот мой брат живет при Дворе, душит налогами своих крестьян, чтобы поддерживать свой престиж в обществе. Я хотел бы забыть это.