Книга Франция в XI – начале XIII века. Общество. Власть. Культура - Альфред Рамбо

Заключение. В общем, развитие торговли и промышленности в Средние века совершалось медленно и таинственно. Погребенная под развалинами Римской империи, обессиленная торжеством варваров, не вполне оживленная церковью, промышленность испытала ту же участь, что и все общество: она раздробилась, перешла в деревню, и всякое поместье сделалось небольшим экономическим мирком, осужденным на одиночество, рабство и бедность. Когда горизонт снова расширился и общественный порядок был восстановлен, то ожил и обмен; дороги избороздили Европу, и возродившаяся промышленность снова медленно начала развиваться; экономическая жизнь, оживляясь с каждым днем, начала организовываться, но не в силу каприза, а вследствие роковой необходимости. Города, безмолвные и угрюмые в течение первой половины Средних веков, возрождаются, растут и умножаются; купцы, как в настоящее время в городах Востока, соединяются в цехи; в таком-то квартале живут мелочные торговцы, на такой-то улице — золотых дел мастера. Лавки малы и темны, но многочисленны; на входной двери нет ни вывесок, ни писаных реклам; купец старается привлечь взоры прохожего, он вывешивает над своими дверями тяжелые, пестрые вывески, скрипящие от ветра и угрожающие безопасности прохожих: шляпы, перчатки, железные котлы, фантастических животных. Улицы узки, но оживленны, запружены лотками, торговцами и товарами, повозками и тюками, крикунами, выхваляющими свой товар или убедительно доказывающими заслуги фабриканта, живущего по соседству. И если город велик и многолюден, если в нем бывают ярмарки, то на рынке теснятся иностранцы и заключаются разнообразные сделки. Производство деятельно, оно развивается и совершенствуется; цивилизация воскресла и медленно подготавливается к грядущему Возрождению.

«Экономической» историей иногда пренебрегают, тогда как часто именно в ней лежит ключ к пониманию великих революций прошлого. История труда есть скрытая от глаз основа прошлого.

Религия и нравы

Народные верования и суеверия. Нравы

Народные верования и суеверия. Несмотря на успехи, достигнутые Западной Европой в других областях, самосознание христианских народов в промежуток времени от X до XIV в. не прояснилось. Оно по-прежнему было затемнено грубыми суевериями — теми самыми, которые исказили сущность христианства, когда оно, перестав быть религией посвященных, сделалось религией языческих и варварских масс. Как ни была искренна вера людей XII и XIII вв., в народной массе она была слепа и невежественна, полна суеверий и загромождена детскими обрядами. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать какой-нибудь из сборников благочестивых рассказов, которые составлялись в то время для народных проповедников или для назидания верующих такими людьми, как Цезарий Гейстербахский, кардинал Яков Витрийский, доминиканец Этьен Бурбонский, Эд Шаратонский, и множеством анонимных компиляторов.

Эти сборники и агиографические легенды того времени доказывают, что священные обряды и орудия культа, как например, таинство евхаристии, мощи, освященная вода, заклинание бесов, молитва, исповедь, считались как бы фетишами или магическими формулами, обладавшими таинственной силой независимо от умственных или нравственных качеств того, кто пользовался ими. Мощи, игравшие такую важную роль в гражданской и религиозной жизни Средних веков (potiora lapidibus pretiosis ossa), были не что иное, как талисманы. Этим священным костям, которые хранились в раках ювелирной работы, для которых строили затем громадные каменные раки вроде Сент-Шапель в Париже, Сент-Шандель в Арре, ла Спина в Пизе, приписывались волшебные свойства[8]. Один летописец XII в. рассказывает, что во время перенесения мощей св. Мартина в Тур в 887 г. два хромых нищих из Турени, которым их уродство давало хороший заработок, решили покинуть страну до прибытия раки, боясь быть против воли излеченными ее всемогуществом. Они пустились бежать, но недостаточно скоро. Мощи прибыли в Турень, прежде, чем они успели уйти, и нищие, немедленно исцеленные, лишились своего заработка. Один купец, украв за морем руку Иоанна Крестителя, бежал с этим сокровищем «в Гронинген во Фрисландии, на край земли». Там он купил дом, спрятал мощи вовнутрь балки и с этого дня начал богатеть. Однажды, когда он был в таверне, кто-то сказал ему: «Город горит, твой дом в опасности»; он отвечал: «Мне нечего бояться; мой дом хорошо охраняется». Действительно, дом уцелел, но это чудо возбудило любопытство граждан, и они заставили счастливца уступить им талисман, который они перенесли в свою церковь. С этого дня в городе стали совершаться чудесные исцеления, а купец обнищал. «Я сам видел эту руку, — говорит Цезарий, — на ней еще есть кожа и мясо. Раз один священник отрезал маленький кусочек этого мяса, но когда он хотел унести его, оно обожгло ему руку, как горячий уголь». Этот наивный фетишизм, которому можно привести тысячу примеров, был общераспространенным явлением. «Мощи, — говорит граф Риан, — привлекали в праздничные дни, установленные для их чествования, громадные толпы богомольцев и с ними столь обильные приношения, что предмет поклонения, оставаясь духовным сокровищем святилища, счастливого уже обладанием его, становился для него, кроме того, еще источником значительных земных сокровищ». Духовенство, с уверенностью рассчитывая на обильные приношения, спекулировало приобретением мощей, которые до четвертого Латеранского собора были предметом торговли[9]. За неимением драгоценных мощей, почитаемых сильными мира сего, бедные люди, деревенские жители, создавали себе фальшивые святыни, которые они, однако, считали не менее могущественными. Этьен Бурбонский рассказывает, что женщины лионской епархии почитали могилу одного сыщика под именем св. Гинефорта. Чосер в своих «Кентерберийских рассказах» нарисовал портрет этих «сборщиков милостыни», которые в XIII в. наводняли деревни, — благочестивых бродяг, полуаскетов, полумошенников, которые вопреки церковным запрещениям на каждом перекрестке развязывали свои чудовищные узлы — «кусок паруса от лодки св. Петра, детский чепчик одного из невинно убиенных младенцев, перо архангела Гавриила»[10].

Не менее характерны и те верования, которые были связаны с исповедью и причастием. Многие простые души приписывали исповеди чрезвычайную силу. Жена одного рыцаря обманывала мужа, живя с рабом; муж, терзаемый ревностью, узнал, что в соседнем городе живет бесноватый, который умеет угадывать самые сокровенные помыслы людей. Он решил привести подозреваемого им раба к этому чародею, чтобы узнать истину. Раб, испугавшись и будучи уверен, что его вина обнаружится, искал спасения в исповеди; он исповедался первому крестьянину, которого встретил на дороге; после этого он с честью выдержал испытание, которое могло погубить его; бесноватый принужден был сознаться, что он более ничего не знает об этом человеке. «Таким образом, — говорит гейстербахский монах, — благодаря исповеди раб был спасен от смерти, а рыцарь — от своих мучений». Но самым действительным из волшебных средств считалось причастие, главное из таинств. Сомневающиеся видели, как гостия в чаше превращалась в кружочек тела, вино — в кровь или как распятый Христос выходил из хлеба. Те, которые по простоте своей неуважительно пользовались гостией как лекарством для излечения своих домашних животных, удивлялись, что церковь осуждает их за это. Впрочем, гостия, употребленная для святотатственной цели, все-таки творила чудеса. Одна женщина положила гостию в свой пчельник, чтобы прекратить эпидемию, которая опустошала его; благочестивые пчелы тотчас выстроили восковую часовню «с окнами, крышей и колокольней, куда и поместили гостию с большим торжеством». Другая женщина, чтобы предохранить свою капусту от гусениц, посыпала ее крошками гостии; она была поражена неизлечимым параличом.