Книга Сокровище Харальда - Елизавета Дворецкая

Нынешний полоцкий детинец стоял на высоком мысу, возвышавшемся при впадении в Двину речки Полоты, и был с трех сторон защищен крутыми обрывистыми берегами и водой. Его называли Верхним Городом, в отличие от Старого Городища, расположенного дальше по течению Полоты, где прежние полоцкие князья обитали еще лет триста назад. Новый детинец поставил, будучи еще молодым, нынешний князь Брячислав. За детинцем, в том же треугольнике между Двиной и Полотой, раскинулся посад, особенно выросший за последние полвека. Всего в Полотеске проживало пять-шесть тысяч человек, но после Киева, население которого насчитывало уже тысяч двадцать, а то и больше, Елисаве он показался маленьким. Однако княжна с большим увлечением рассматривала это место, гнездо Изяславичей, которые так упорно и довольно успешно уже не первый век сопротивлялись попыткам Киева подчинить землю полоцких кривичей своему влиянию. На посаде виднелись бревенчатые срубы, двухъярусные дома на подклетях с четырехскатными крышами. Вдоль берега тянулись пристани, возле которых теснились купеческие ладьи, лодочки и челноки. Через Полотеск проходило несколько торговых путей, поэтому летом тут бывало весьма оживленно.

Встречала киевских родичей княгиня Молигнева, заранее предупрежденная гонцом. Ради этого она вышла на пристань в сопровождении нескольких полоцких бояр и своих прислужниц. Елисава посчитала знаком уважения к себе, как к дочери киевского князя, то, что старшая родственница ради нее спустилась с горы детинца. Оказалось, что, таким образом, княгиня Молигнева хотела заодно извиниться за то, что ни ее муж, ни сын встретить гостей не смогли. При ней была только Дочь Грядислава, девушка лет шестнадцати-семнадцати, не очень красивая, как показалось Елисаве, зато бойкая на вид. Пока она помалкивала и даже теребила в пальцах кончик косы, выражая смущение перед богатой и сильной киевской родней, но лукавый взгляд серых глаз говорил о том, что ее переполняет разве что любопытство, но не смущение. Одеты обе, и княгиня, и ее дочь, были довольно скромно — в шерстяные верхницы местной выделки, окрашенные и вышитые дома. Что до серебряных бусин их ожерелий и заушниц, перстней и браслетов, то они, несомненно, тоже вышли из рук здешних умельцев. У Елисавы мелькнула мысль, что на прощание надо будет подарить им хотя бы один косяк аксамита или объяри, — если все пройдет хорошо, конечно. Ее отец не доверял полоцким родичам, и Елисава позаимствовала у него это недоверие.

Ее брат Святша, напротив, был озабочен тем, чтобы как можно скорее выступить в сторону Новгорода, и его весьма огорчила весть о том, что ни Брячислава, ни Всеслава в городе нет.

— Занемог князь Брячислав, — говорила княгиня, разводя руками. — В Ключи поехал, это село наше дальнее, а там конь понес его, видно, леший попутал. С седла сорвался, расшибся, два дня без памяти лежал. Теперь уж в себя пришел, да не встает покуда. Даст Белее, поправится, а пока и везти его нельзя. Сын у него сейчас. Кабы знать, что такие гости! Да ничего — воротится на днях. А пока мы с Грядишей вас примем, как сумеем. Не погневайтесь, ежели что — мы тут живем дедовскими обычаями, важных приемов новых не ведаем.

Все это говорилось с тем же легким лукавством, которое Елисава заметила в глазах Грядиславы, но в лукавстве этом скорее таилось добродушие, чем коварство, — княгиня Молигнева, казалось, сама посмеивалась над своей «дикой» жизнью в лешачьем углу. Однако хоть византийских аксамитов они не носили, все же знали о том, что делается на белом свете. Полоцкие князья тоже держали наемную варяжскую дружину, которая, как успел выяснить Святша, насчитывала двести человек и управлялась неким Ториром по прозвищу Вырви Глаз. В горницах княжьего двора, нового и довольно просторного, не ощущалось недостатка в вышитых шерстяных полавочниках и резных ларцах и ларчиках, а одну стену даже украшала драгоценная персидская «завеса» — шелковое полотно с вытканным изображением кипариса, священного дерева жизни, цветов и растительных узоров. Бледно-желтая, золотистая завеса с зеленовато-коричневым узором выглядела довольно старой, но и сейчас было видно, что это одна из тех дорогих тканей, которые даже умелый мастер изготавливает очень медленно: за день не более чем на длину женской ладони. Видимо, это была добыча, привезенная из давних походов каким-нибудь полоцким князем или служившим им варягом. Кстати, икон Елисава в горницах не заметила, и прибежищем местных христиан служила маленькая, почерневшая от времени деревянная церквушка. Елисава вспомнила огромные, роскошно украшенные каменные церкви Киева и подумала, что не так уж неправы те, кто называет полоцких князей язычниками. Отец Сионий, чтобы помолиться с дороги, был вынужден достать образок из собственных пожитков.

Кроме княгини и ее дочери дома еще оказалась жена Всеслава — молодая княгиня Вышана, или Вышемила Станиславна, княжна смоленская, как ее представила Грядислава, многозначительно двигая бровями. Елисава разглядывала ее с любопытством и недоумением — она понятия не имела, что Всеслав взял в жены дочь смоленского князя Станислава. Судя по изумленному лицу Святши, он тоже об этом не знал, но отлично понимал, что это значит. Молодая княгиня ждала ребенка, поэтому, едва поздоровавшись с гостями, сослалась на нездоровье и тут же ушла к себе. Выглядела она и впрямь не лучшим образом, но Елисава понимала, что дело не в этом. Дочь Станислава Смоленского не питала к детям Ярослава Киевского никаких теплых чувств и даже не желала сидеть с ними за одним столом. А Елисава вспомнила Смоленск, посадника Твер-Добора, свои разговоры со Святшей о том, кто из младших братьев станет в будущем смоленским князем… Обладатель прав на смоленский стол жил здесь, в Полотеске, а еще один должен был в скором времени появиться на свет. И Ярославу Киевскому его появление сулило в будущем потери, тревоги и неприятности. Елисава не знала, каким образом Всеслав женился на дочери Станислава, но понимала, что этот брак стал для Вышаны спасением. Нет, убивать молоденькую девочку, конечно, никто бы не стал, но жить ей предстояло бы в монастырских стенах. Ни мужа, ни детей единственной наследнице Станислава Смоленского иметь не полагалось. Но они у нее есть, и даже странно, что Ярослав Киевский до сих пор с этим мирится…

Елисава вдруг испугалась своих мыслей. Обладая незлобивым нравом и воспитываясь в страхе перед Богом, княжна впитала в себя заповеди любви к ближним, но она с самого детства росла на историях борьбы за власть, из которых состояли ее родовые предания. Эти предания были жестокими, страшными и кровавыми, и она знала, что Господь предназначил ее род для жизни, ежедневно подвергающей испытаниям человеколюбие и справедливость. Она сочувствовала Вышане, но в то же время существование этой молодой женщины внушало ей тревогу как угроза благополучию ее собственной семьи.

В горницах княгини Молигневы Елисава увидела нескольких детей, и это были дети Всеслава: старшему уже исполнилось лет семь, девочке — три года, еще одному мальчику — два. Причем от молодой княгини Вышаны, как поняла Елисава, родился, только старший — Рогволод, а двое других были от какой-то другой женщины, не столь знатного рода. Но и эти двое носили родовые имена — Изяслав и Святослав, то есть Всеслав видел в них не только своих будущих наследников, но и полноправных продолжателей Игорева рода в целом.

Остаток дня приезжие посвятили главным образом отдыху и бане. Никаких вестей из Ладоги или Новгорода здесь не получали, так что спешить было некуда. Назавтра полоцкие бояре и старейшины пришли поклониться детям киевского князя и поднесли свои подарки — сорок куньих шкурок Святше и красивое ожерелье из медово-рыжего сердолика с серебряными подвесками в виде полумесяца рожками вниз — Елисаве. Явились и полоцкие варяги, которые живо интересовались новостями о Харальде и его делах. О нем слышали почти все, а трое даже служили одно время под его началом в Византии и ходили с его дружиной в походы на Восток. Варягов, кстати, здесь было довольно много — приезжие из-за моря торговые гости, обрусевшие потомки давних наемников и купцов. В этом месте они прижились давно и с гордостью рассказывали, что из их среды вышел когда-то тот князь Рогволод-Рагнвальд, с которым воевал Владимир и который приходился самой Елисаве прадедом по отцу.