Книга Перстень альвов. Кубок в источнике - Елизавета Дворецкая

– Жаль, что тебе так не повезло. Я тоже в свое время, лет восемь назад, был смертельно влюблен в дочь моего воспитателя, – рассказывал Торвард мрачному и молчаливому Лейкниру. Это только на первый взгляд кажется, что чужой пример не утешает, а на самом деле очень полезно знать, что не ты один на свете такой несчастный. – Это же часто бывает! Мы с ней росли вместе, я привык, что она всегда рядом, а потом Рагнар взял да и просватал ее за какого-то белобрысого петуха! Я со зла разбил ему морду, так что его мамаша не узнала! Ну, то есть жениху. А Рагнар – это мой воспитатель. Ну, и всыпал же он мне потом! В смысле, Рагнар. Правда, от нее жених все равно отступился! – Торвард смеялся, вспоминая, каким грозным соперником был уже в шестнадцать лет. – Ну, это и к лучшему. Зачем ей такой трус? Она потом вышла за другого, у нее уже трое детей. Правда, все думают, что старший – мой.

– И это правда? – без любопытства осведомился Лейкнир, только чтобы показать, что слушает.

– Вполне может быть, – невозмутимо согласился Торвард. – Я тогда был слишком молод и несведущ, чтобы сроки высчитывать… Это теперь меня никто уже не обманет! – Он усмехнулся и подмигнул. – Теперь-то я всю эту лунную премудрость не хуже них самих знаю.

– Что же ты ее отпустил?

– А почему же нет? Подурил, и хватит. Не жениться же мне на дочери воспитателя, в самом деле! Ну и пусть ее живет. Да меня тогда и дома не было. Я плавал к бьяррам. И там было гораздо веселее. Я тебе расскажу. У них там в лесу было одно селение, а в нем жили не люди, а сплошь соболя… Да, слушай! Хочешь, поедем со мной? – Торвард кивнул на соседние костры, возле которых расположились четыре десятка его дружины, предлагая занять место в ее рядах. – Я прямо отсюда думаю идти, пока от лета еще порядочный кусок остался. Собираюсь на Зеленые острова. Там полным-полно девушек, и все рыжие, стройные и зеленоглазые. Выберешь себе не хуже, хоть трех сразу. Ну, давай?

Он ободряюще хлопнул Лейкнира по спине, но Лейкнир покачал головой. Мысль уехать в такую даль от Альдоны его ужаснула.

– Нет, спасибо, родич! – ответил он. – Мне других не надо. Другая не будет лучше, даже если будет в три раза рыжее и стройнее ее. Она такая одна.

– Ну, если так… – Торвард слегка призадумался, потом усмехнулся. – А хочешь, давай ее украдем? Для тебя. Раз уж ты без нее жить не можешь. Должен же я хоть чем-нибудь помочь родичу! Родичи мы или нет?

– Но как же? – Лейкнир в изумлении поднял глаза. – Ты же давал клятву хранить дружбу…

– Я давал клятву за себя! – смеясь, пояснил сын ведьмы Хёрдис. – Не помогать родичам я клятвы не давал. Ну, что, идет? – И он снова хлопнул Лейкнира по спине.

– Нет, не надо. – Лейкнир подумал и качнул головой. Что бы там ни хотелось ему самому, воля Альдоны была ему известна, а нарушить ее он и подумать не мог. – Она ведь сама хочет выйти за слэтта. Если бы она не хотела, все по-другому было бы. Она такая – всегда делает то, что сама хочет. Она даже хёвдинга на что угодно уговорит. Если бы хотела… Ну, пусть выходит за него, раз уж она так решила.

– Если так, то конечно, – согласился Торвард, который всегда был рад помочь, но никого не уговаривал быть счастливым. – Ну, ты подумай насчет Зеленых островов.

Лейкнир угрюмо кивнул.

Вокруг них царила глубокая темнота летней ночи, только всплески пламени костра порой выхватывали рыжие стволы толстых высоких сосен. Из глубины леса за сидящими у костров людьми наблюдали глаза – большие желтые глаза с узким черным зрачком, холодные и не по-человечески зоркие. Взгляд их не отрывался от лица Торварда ярла. Но ни один человеческий взор не мог проникнуть в темноту густого леса и увидеть эти настороженные, враждебные глаза. Глаза Медного леса, те самые, в которые Торвард ярл так мечтал заглянуть.

К концу пятого дня пути Лейкнир, Торвард и дружина фьяллей спустились в долину Раудберги. Местность здесь отличалась от окрестностей Золотого озера: здешние долины были короче и глубже, склоны гор – выше и круче, гранит почти целиком сменился кремнем. Над всей местностью господствовала Раудберга – священная Рыжая гора со святилищем на плоской вершине, которое, говорят, построили еще великаны. У людей никогда не хватило бы сил втащить на гору несколько десятков черновато-серых валунов, каждый из которых был высотой в три-четыре человеческих роста, и поставить их стоймя огромным кругом по краю всей площадки. В лунные ночи эти валуны сами кажутся великанами, стоящими плечом к плечу в древней священной пляске… Еще говорят, что валуны и есть великаны, однажды застигнутые солнцем во время священнодействия и навек окаменевшие… Что бы там ни было, уже много веков святилище принадлежало роду из Кремнистого Склона: его вожаки приносили здесь жертвы и заправляли священными праздниками. Новые поколения вырастали в горделивом сознании, что «самое священное» святилище племени квиттов принадлежит их роду. Но Лейкнир не любил святилища – чем-то тяжелым, зловещим веяло от череды каменных великанов, и казалось, что их сумрачная тень накрывает собой и долину, и усадьбу.

А вот Торвард ярл при виде святилища чрезвычайно оживился и опять пустился в расспросы. Еще бы – ведь именно там, в святилище Стоячие Камни, его мать Хёрдис Колдунью когда-то хотели принести в жертву. И прямо оттуда, из святилища, ее забрал великан Свальнир и унес в свое жилище в Великаньей долине. Несколько лесистых, огромных, диких гор, ограждающих Великанью долину, вырисовывалось на юго-западе. Там уже никто не жил, туда не вели никакие тропинки. Все это так занимало Торварда ярла, что Лейкнир, помрачневший при виде дома и близости неизбежных расспросов, едва от него отделался, пообещав, что в ближайшие же дни сестра Эйра все ему покажет. Уж она-то на Раудберге как дома!

С последнего ночлега Бьёрн уехал вперед, чтобы предупредить хозяев Кремнистого Склона о таком знатном госте. Весть эта произвела в усадьбе переполох. Перед Хёрдис Колдуньей и ее незнакомым сыном Асольв Непризнанный испытывал не меньший трепет, чем все те, кто вовсе не состоял с ними в родстве.

Когда Бьёрн появился, Асольв только что вернулся из леса. Опушки и полянки уже начали выкашивать, а Асольв часто трудился наравне с простыми работниками в поле и возле стада. В доме Фрейвида Огниво он с детства привык к таким занятиям, а после, став хозяином всего отцовского добра, так до конца и не свыкся со своим возвышением. Сейчас на нем была простая, грубая одежда и пастушеские башмаки, мокрые от лесной сырости, а на поясе висело точило, тоже мокрое, с приставшими травинками. Войдя, он поприветствовал Бьёрна только издали и, не заметив растерянных лиц домочадцев, ушел переодеваться.

Вернулся он переодетый в чистую хорошую одежду, в сухих сапогах, с приглаженными и чуть влажными, далеко отступившими ото лба волосами. Ему уже почти сравнялось пятьдесят лет, борода и волосы у него были довольно жидкие, неопределенного цвета, русо-рыжеватые с примесью белых нитей седины. В битве в Пестрой долине двадцать пять лет назад, в единственной битве, в которой он участвовал, ему повредили нос, из-за чего тот стал похож на крючок. Из-за крючковатого носа взгляд блекло-серых глаз Асольва казался острее и значительнее, но это впечатление обманывало: будучи человеком добрым, покладистым и справедливым, Асольв не отличался ни особым умом, ни отвагой и почти не доверял собственному мнению. Говорят, что дети сильных людей зачастую родятся никчемными – если так, то Асольв подтверждал это наблюдение. Впрочем, как иногда рассуждал наедине с собой он сам, если бы его отец не был так прославлен, может быть, от него самого не ждали бы ничего особенного и не считали бы хуже других? С возрастом в лице Асольва появилось сходство с отцом, которого не замечалось в молодости, но это был слабый, потускневший, выцветший, какой-то несобранный отпечаток Фрейвида Огниво. Сын не унаследовал ни твердости, ни решимости, ни ума и честолюбия, ни суровой гордости последнего хёвдинга Квиттингского Запада. Вся жизнь его прошла среди обстоятельств, которые были сильнее его, и сейчас он благодарил судьбу за свой покой, который ценил дороже всех сокровищ.