Книга Улыбка смерти на устах - Анна и Сергей Литвиновы

— Привези то, что собираешься тут есть и пить. Я на тебя как-то не рассчитывала.

Черт, черт, черт! Теперь к запутанности вокруг Римминой ситуации с убийством рекламиста прибавлялись еще Пашины непонятки с трупом медсестры — и общая мешанина и путаница ее с ним непростых взаимоотношений.

Да и привести бы в порядок себя и квартиру… Хотя бы особо вопиющий бардак по шкафам-тумбочкам распихать, посудомойку загрузить и запустить. Хорошо, девушка боевую раскраску еще не успела с лица снять. И бюстгальтер, пожалуй, лучше снова надеть.

Паша

Конечно, я ехал к Римке прежде всего, чтобы успокоить-утешить. По крикам в телефоне я понял, что моя помощница на взводе. Да и у меня после зрелища голой и убитой наркоманки и последовавшего затем тягомотного допроса нервы звенели. Какой уж там мозговой штурм. В магазинчике на «Павелецкой» я купил старой доброй водки. Поколебался только насчет емкости: ноль пять или ноль семь? — и взял литровую. И еще две бутылки красного испанского — на случай, если Римка решит догнаться. Купил также мясной нарезки. А потом, по наитию, букет роз. Вроде бы никакого случая на горизонте не наблюдается, но у женского пола к букетикам отношение известно какое. Принес — и тебе немедленно сто очков в карму начислили.

Но помощница моя и без букета оказалась мне рада.

— Ох, Пашенька… — только выдохнула она, — я такое пережила, — и прильнула к моей груди.

А там — и букет остался на полу в прихожей, и водка не поставлена в холодильник, и одежда наша разбросана в беспорядке на пути от двери к сексодрому. И я временно забыл и былые обиды, и глубоко засевшую ревность — и, разумеется, выкинул из головы наше расследование. Остались только я, мы — и еще зеркала, которыми Римма множила пространство своей однушки и в которых мы теперь бессчетно отражались подобием очень красивого и глубоко эротичного фильма.

Потом Римка вдруг заснула — провалилась, разметавшись, — и я слегка полюбовался ею, а затем пошел на кухню. Там устроил на подносике икебану: бокал красного вина, запотевшая рюмка водки (пришлось задействовать морозильник). Принес к ложу красотки, установил. Девушки любят обихаживание — а Римка его заслужила: и своей беззаветной работой, и тем, что, не чинясь, отдалась сегодня мне.

Посткоитальный дневной сон обычно недолгий, и она проснулась, разрозовевшаяся, и улыбнулась мне и моим дарам.

— А розочки в водичку не поставил? — промурлыкала она.

— О, Евино подлое племя! — прорычал я. — Дай вам палец, вы всю руку норовите заглотить.

— Да я шучу, пусть пока валяются. Обихожу со временем.

— Значит, моя дорогая, мы оказались без единого подозреваемого по причине безвозвратного выбытия обоих. И Мачниковой, и Бурагина.

— А, наплевать, — беспечно махнула она своей красивой нагой рукой. — Сейчас вечер субботы. Давай отдохнем.

Жертва № 5

Когда я увидел, как Бурагин, бодрый и счастливый игрок, минуту назад полный сил и преисполненный довольства, только что выигравший три миллиона, начинает краснеть и задыхаться, глаза его выпучиваются, судороги сотрясают все его существо и он падает замертво, одновременно несколько разнонаправленных мыслей пронзили меня, наполнив ужасом и гибельным восторгом. И первым стало понимание, что вся затея не шутка, не игра, не розыгрыш; второй пришла мысль, что я оказался втянут в ужасные события и получился самым их непосредственным участником; и третьим накрыло осознание: зря я подозревал прикол, подвох, все чрезвычайно всерьез! И яд оказался не подкрашенной жидкостью (как я втайне думал), а подлинной отравой, да еще чрезвычайно действенной. И для меня это означало только одно: отныне я нахожусь под прямой и непосредственной угрозой, под ударом, и любой правоохранитель сможет обвинить меня в том, что я — убийца! И будет прав. И, значит, в мгновение ока, в тот самый миг, когда душа покойного Андрея Бурагина покинула его тело, я стал беззащитен, и вполне заслуженно, перед лицом закона! И теперь никто, ни Бог, ни царь, не герой (или тот, кто меня на произошедшее подвиг) не станет никоим образом защищать меня и выгораживать. Я почувствовал себя так, будто стою голенький, на лобном месте, при всем честном народе, и огромная толпа, собравшаяся подо мной на площади, готова прокричать: «Распни!» И меня тут же схватят, и повлекут, и бросят в застенок, свяжут, распнут — и при этом, самое ужасное, будут правы, потому что да, по всем законам, божеским и человеческим, я виновен, виновен, виновен!

Ergo[14] никто решительным образом не даст мне избавления, кроме меня самого, и отныне и до конца жизни моим уделом станет скрываться, путать следы, таиться! Парадоксальным образом эта мысль не просто выбросила в кровь энную дозу адреналина (что естественно!), нет, ощущение западни или, если угодно, капкана, в коем я оказался, впрыснуло в меня и эндорфин, и серотонин, и… — какие там еще гормоны радости существуют в организме? Жизнь, всего минуту назад представлявшаяся мне вялой и пресной, вдруг заискрила, заиграла новыми, лучезарными красками! Поразительная вещь! По сути, я оказался не кем иным, как убийцей — можно сказать, подло, из-за угла, подмешав яду, умертвил человека, — но не испытывал в тот самый момент ни грана раскаяния, а, совершенно напротив, почувствовал восторг и упоение! Но и тревогу, и страх — вдруг дознаются? Разоблачат? Накажут?

Ведь наверняка в самое ближайшее время начнется следствие, понаедут полицейские, другие правоохранители, станут задавать вопросы: что-почему-откуда? Потом последует экспертиза, да и безо всякой экспертизы ясно: клиент отравлен — значит, кто-то поднес ему яд? Значит, это кто-то из нас — из тех, кто оказался на площадке? Слава богу, что я распорядился, чтобы нас тусовалось в тот момент рядом с убитым как можно больше, и сразу вопрос: а вдруг Бурагин совершил самоубийство? В самом деле, почему нет, надо на эту идею аккуратненько следователей подвигнуть: человек парадоксальным образом возжелал уйти из жизни в момент своего несомненного, впечатляющего и прилюдного триумфа! И, хвала небесам, перед тем, как выйти на площадку, я распорядился, чтобы остановили съемку — надо немедленно, пока не прибыли сыскари, под сурдинку проверить, насколько точно выполнено мое указание, и если вдруг не выполнено, если кто-то посмел писать последние минуты того, что происходило в студии, тут же крамольные кадры немедленно смыть!

Да, я-то знаю, как дважды два: именно я, и никто иной (а кто бы еще?!), протянул убитому отравленный кубок — сиречь пластиковый стаканчик со скверным крымским шампанским. Но на площадке царила суматоха, неразбериха, вполне естественная и понятная для такого случая: игрок сорвал куш в три миллиона! Там суетились и Марьяша, бригадир массовки, и администраторы Лизонька с Кристинкой, и редактор по игрокам Настя; и шеф-редактора Илью я с собой зазвал, и исполнительного продюсера Андрея — короче говоря, моя скромная персона внесла изрядную лепту в организацию того самого бедлама и суеты, коим ознаменовалось окончание шоу. А ведь после того, как случилось неизбежное и победитель упал, хаос еще усилился: привлеченные запахом смерти и жаждой сильных зрелищ, на площадку выбежали иные действующие лица, кого я и видывал впервые: массовка, например. После всего этого кто будет утверждать доподлинно, что именно моя рука протянула убитому тот подлый стакан! А я, естественно, все подозрения и грязные инсинуации в свой адрес (буде подобные, паче чаяния, возникнут) стану гневно и решительно опровергать.