Книга О чем знает ветер - Эми Хармон

– В детстве я часто болел. Валялся в постели. Когда уставал от чтения, брался за карандаш, – сообщил Томас, не отвлекаясь от рисунка: человек глядит на озерную гладь, на лодочку в отдалении.

Книжку мы закончили, я уже и последние листы прошила, и корешок проклеила. Томас даже снял обложку со старого гроссбуха (голубого цвета, она идеально нам подходила), по коленкоровому полю пустил затейливую надпись «Приключения Оэна Галлахера», пониже изобразил миниатюрный кораблик с парусом. Пока мы сочинили и оформили три истории: про эпоху динозавров, про период строительства египетских пирамид и про высадку человека на Луну. В последнем случае книжному Оэну предстояло плыть на своем кораблике по Млечному Пути. Это я придумала, к изумлению и восторгу Томаса. Изображения космического корабля и астронавта, которые Томас делал под моим руководством, получились предсказуемо пророческими.

– Скажи, ты в этом доме с самого детства живешь, Томас?

Я поднялась, начала расчищать пространство, чтобы было где завернуть подарок в нарядную бумагу.

– Да. Мой отец умер еще до моего рождения.

Томас сверкнул на меня взглядом, проверяя: в первый раз я об этом слышу или не в первый?

– И твоя мама снова вышла замуж. За англичанина, – произнесла я.

– Именно так. И этот дом, и эта земля принадлежали моему отчиму. Мы с матушкой стали землевладельцами. – Томас скроил гримасу. – Едва ли не всё детство я провел в комнате, в которой сейчас спишь ты. Лежал в постели, не мог ни играть, ни гулять. При малейшей физической нагрузке начинал кашлять. Несколько раз вообще дыхание останавливалось.

– У тебя была астма? – ляпнула я, не подумав.

Томас вытаращил глаза.

– Откуда ты знаешь? Термин «астма» используется только в профессиональных кругах. Доктора, которые меня в детстве лечили, использовали слово «бронхоспазм». В одном журнале 1892 года я прочел, что слово «астма» происходит от греческого «aazein», что переводится как «задыхаться» или «дышать ртом».

Я молчала в надежде, что Томас продолжит рассказ.

– Мне было очень тоскливо, Энн. И я надумал: вот вырасту, стану изучать медицину и сам себя вылечу, раз от докторов толку нет. Глядел на подъездную аллею и мечтал, как помчусь, уже здоровый, всё дальше, дальше, бежать буду не останавливаясь. И в хёрлинг буду играть, и других мальчишек в честной борьбе на лопатки укладывать. Нрав у меня был живой, а вот организм… организм слабосильный. Матушка меня в школу не пускала – приступов боялась, но зато не контролировала мое чтение. Когда я сказал, что хочу стать врачом, она попросила доктора Мостайна одолжить мне учебники анатомии – так я их по двадцать раз перечитал. Доктор Мостайн, добрая душа, помогал мне разбираться в сложных вопросах. Позднее отчим нанял домашнего учителя, и тот тоже потакал моему увлечению медициной. Для меня стали выписывать медицинские журналы. Я делил время между чтением узкоспециальной литературы, рисованием и штудированием речей Вольфа Тона и Роберта Эммета[30]. К отроческим годам я стал прилично разбираться в симптомах астмы и в причинах своих приступов.

– Ты уже не страдаешь от них, верно?

– Верно. Я тешусь мыслью, что сам себя исцелил регулярным употреблением черного кофе, ибо кофеин изрядно облегчает симптомы. Впрочем, подозреваю, я просто перерос свою болезнь, хотя и до сих пор стараюсь не приближаться к сеновалу и не выходить на прогулку в период цветения некоторых растений. И я категорически не выношу сигарного дыма. Как бы то ни было, в пятнадцать лет я настолько окреп, что смог поступить в уэксфордский колледж Святого Петра и учиться вдали от дома на условиях полного пансиона. Остальное тебе известно, Энн.

Насчет «известно» Томас сильно преувеличил. Но я возражать не стала. Я сделала вид, что крайне занята оборачиванием книжки в бумагу и перевязыванием свертка толстым шнурком.

Томас сменил тему.

– Как тебе понравилось объявление отца Дарби, Энн? – произнес он, тщательно подбирая слова.

Уж конечно, Томас имел в виду не объявление как таковое, не ту секунду, когда все до единого прихожане вытаращились на меня, кривя шеи под разными углами. На словах «Добро пожаловать домой, миссис Энн Галлахер» (определенно, продиктованных отцу Дарби Томасом) я уставилась на собственный подол. Ни за что на свете я бы глаз не подняла. Оэн, совершенно счастливый, принялся махать ручонкой, и Бриджид ущипнула его. Тотчас на нежной детской кожице, над коленкой, запунцовел кровоподтек. Взглянув на Бриджид, я поняла: она жестоко раскаивается, что не рассчитала силу и вообще направила агрессию не на тот объект. Ее щеки пошли свекольными пятнами, челюсти напряглись до зубовного скрежета. Мой собственный гнев иссяк. Бриджид страдала, это было яснее ясного. Пока отец Дарби вещал о моем «изнурительном недуге» и «счастливом возвращении», Бриджид не сводила взгляда с витражного окна, изображающего Распятие, но неловкость ее по интенсивности не уступала моей. Бриджид чуть расслабилась, лишь когда отец Дарби перешел к политическим событиям и отвлек от нас внимание информацией о перемирии, которое, дай Бог, скоро будет заключено между непризнанным Ирландским парламентом и правительством Британии.

– Возлюбленные братья и сестры, ходит слух, что завтра, одиннадцатого июля, Имон де Валера, президент Ирландской республики и председатель Дойла, и премьер-министр Британии Ллойд Джордж подпишут соглашение о перемирии, тем самым прекратив кровопролитие, что длится не первый год, и приблизив настоящий мир и конструктивные переговорные процессы. Так помолимся же за наших лидеров и наших сограждан, помолимся о том, чтобы ничто не помешало подписанию Соглашения, и, конечно, о том, чтобы Ирландия обрела долгожданную свободу.

Послышались выкрики «Давно пора!» и «Хоть бы сладилось!»; кто-то всплакнул. Отец Дарби не мешал своей пастве выражать эмоции. Я покосилась на Томаса, очень надеясь, что мое предсказание благополучно забыто. Как бы не так: Томас, по обыкновению окаменев лицом, смотрел на меня, и глаза у него были ну просто свинцовые.

Дыхание перехватило, однако еще целую секунду у меня получалось выдерживать взгляд Томаса. Как, вот как я буду объясняться потом, дома?

Ни сразу после мессы, ни во время обеда Томас о моем пророчестве не заикался, лишь обронил банальнейшую фразу, обращенную к Бриджид:

– Перемирие стало бы великим благом, не так ли, миссис Галлахер?

После обеда к Томасу пришли знакомые, засели с ним в гостиной и долго обсуждали истинный смысл Соглашения и последствия раздела Ирландии; также до моих ушей долетела версия, будто каждый солдат ИРА отныне всё равно что мишень на спине носит. Дискуссия была столь бурной и столь продолжительной, гости столь энергично пыхтели сигаретами, что бедняга Томас начал кашлять. В конце концов он вывел всех на открытую террасу. Ни меня, ни Бриджид не пригласили, час был не ранний, и я пошла укладывать Оэна в постель. Он долго не засыпал, требуя всё новых историй; убаюкала его баллада о Байле и Айллин – единственный сюжет, который пока оставлял Оэна равнодушным.