Книга Арена мрака - Марио Пьюзо

– Что это ты сегодня такой красивый? Встречаешься с кем-нибудь?

Эдди замер, бросил изучающий взгляд на ее почти совершенных форм тело и на добродушное, с выдающимися вперед заячьими зубами лицо.

Все ясно без слов. Он схватил ее в охапку, вынес из комнаты и поставил на пол в коридоре.

– Не сегодня, детка, – сказал он, сбежал вниз по лестнице и вышел из здания. Его охватило сильное возбуждение, сердце бешено колотилось в груди. Он рысцой побежал по Метцерштрассе.

Не доходя до угла, перешел на обычный шаг и свернул на Курфюрстеналлее.

Он бросил взгляд вдоль проспекта. Под деревьями никого не было видно – дети ушли. Полоска травы под деревьями простиралась далеко-далеко, но ничто не нарушало гармонического сочетания травы и листвы. Его взгляд упал на то место на другой стороне проспекта, где дети скакали вокруг той девушки, и ему почудилось, что он смотрит на знакомую картину на стене, с которой вдруг каким-то таинственным образом исчезли все человеческие фигуры. Эдди Кэссин постучал в дверь ближайшего дома и на своем ужасном немецком поинтересовался о девушке, которая присматривала тут за четырьмя детьми, но никто ее не знал – ни в этом доме, ни в соседнем. Последний дом был общежитием для американских гражданских служащих, и Эдди узнал в открывшем ему дверь человеке парня, которого часто видел в «Ратскелларе».

– Нет, – сказал американец. – Она здесь не живет. Ребята нашего квартала трахают всех здешних девчонок, так что я их всех знаю. Я, когда ее увидел, сам чуть было не подвалил к ней. Так что тебе не повезло, приятель. – И он сочувственно усмехнулся.

Эдди Кэссин стоял посреди Курфюрстеналлее, не зная, куда же ему теперь направиться.

Наступил весенний вечер, и свежий ветерок уносил прочь дневную жару. На другой стороне проспекта Эдди видел сады с распускающейся зеленью, аккуратные квадраты зеленых садов и огородов, коричневые домики, дощатые и фанерные, где садовники держали свои инструменты и где кое-кто из них даже жил. Он увидел, что на небольших огородах уже работают, и из-за холмов позади огородов доносился запах реки. Между развалин, среди куч мусора и диких кустарников виднелась пробивающаяся трава. Он понял, что никогда больше не увидит той девушки, а если даже и встретит где-нибудь, то не узнает, и внезапно его вновь охватило радостное и трепетное возбуждение, и он двинулся по Курфюрстеналлее, и дошел до самого конца, до городской окраины, и увидел начинающиеся за городом безбрежные зеленые поля и покатые мирные холмы, над которыми парила юная весенняя зелень, словно на холмы накинули легкий покров, и где мрачные уродливые руины не оскверняли красоты дня.

Вечером Гелла развесила по стенам гравюры-иллюстрации к детским сказкам. По ее словам, она купила их для будущего ребенка, но Моска чувствовал, что это своего рода суеверие, своеобразное магическое заклинание, чтобы все прошло хорошо. Закончив развешивать картинки, она сказала:

– Пожалуй, нам надо сходить к фрау Заундерс.

– Господи! – отозвался Моска. – Я чертовски устал. Сегодня такой сумасшедший день.

Гелла села на кровать, сложив руки на коленях, и стала осматривать квадратную комнату. Кремовая коляска стояла у занавешенного голубой занавеской окна – как на картинке. Небольшой круглый стол был покрыт голубой скатертью, на двух стульях были надеты серые чехлы. На полу лежал темно-бордовый ковер, уже старый и сильно потрепанный. Кровать и комод были из красного дерева, а на каждой стене висела картина – какой-то сельский пейзажик в зеленых, фиолетовых и голубых тонах с серебряными ленточками ручьев.

Ее охватил восторг. Потом она заметила, какое уставшее, хмурое лицо у Моски, и поняла, что ему здесь не по себе. Она взяла его за руку и положила ее себе на колени.

– Теперь я и впрямь думаю, что мы всегда будем вместе.

– Пойдем почтим вниманием домохозяйку, – сказал Моска.

Все комнаты выходили в коридор, а дверь коридора, выходившая на общую лестницу, запиралась на замок. Чтобы перейти из одной комнаты в другую, им пришлось сначала выйти в коридор и постучать в дверь гостиной. Фрау Заундерс пригласила их войти.

Она сидела на диване и читала газету. Когда Гелла представила ей Моску, она встала и пожала ему руку. Моска увидел, что не такая уж она и старая, как ему показалось, когда он мельком видел ее сегодня при переезде. Волосы аккуратно убраны, лицо в морщинках, но во всем ее облике, в ее фигуре, затянутой в черное платье, во всех ее движениях угадывалась поразительная моложавость.

– Вы можете пользоваться большой гостиной, когда пожелаете, – сказала фрау Заундерс. У нее был низкий приятный голос, но она сказала это просто из вежливости.

– Спасибо, – ответила Гелла. – Я хотела поблагодарить вас за занавески и дополнительную мебель, которую вы поставили. Если вам понадобится наша помощь, пожалуйста, обращайтесь.

Фрау Заундерс помолчала.

– Надеюсь, что у нас не будет неприятностей с властями. – И она с сомнением взглянула на Моску, словно хотела еще что-то добавить.

Гелла поняла.

– Мы очень тихие, он не из тех американцев, что вечно устраивают вечеринки. – Она улыбнулась Моске, но он остался хмурым. – Мы зашли совсем ненадолго, – продолжала Гелла. – У нас был сегодня тяжелый день и… – Она встала и смущенно пожелала хозяйке доброй ночи, а Моска изобразил вежливую улыбку. Фрау Заундерс улыбнулась ему в ответ, и тут Моска понял, что, несмотря на свой возраст, фрау Заундерс женщина робкая и ее немного пугает перспектива жить под одной крышей с врагом.

Раздевшись, Моска сообщил Гелле новость, о которой чуть не забыл:

– Миддлтоны получили предписание возвращаться в Штаты. Они уезжают на следующей неделе.

Гелла нахмурилась:

– Очень жаль.

– Не беспокойся! – сказал Моска. – Я постараюсь достать карточки у кого-нибудь еще, и мы сможем заняться куплей-продажей, как настоящие немцы.

Уже в кровати Гелла сказала ему:

– Так вот, значит, почему ты весь день был такой невеселый.

Моска ничего не ответил. Она уснула, а он еще долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок.

Это и впрямь странно, что он наконец, словно это была главная цель их переезда, зажил жизнью врагов. Здесь в доме были одни немцы, и во всех домах в округе жили только немцы, и рядом с ним в постели лежала немка, носившая под сердцем его ребенка. Ему уже недоставало веселого гвалта попоек, которые в общежитии не прекращались целую ночь, не хватало урчания джипов под окнами, бормотания соседских радиоприемников, настроенных на армейскую музыкальную станцию.

Здесь было тихо, как в гробу. Вдруг за стеной зашумела вода в сливном бачке унитаза. Это фрау Заундерс, подумал он. И, подождав, пока хозяйка вернется к себе в комнату, встал и сам отправился в туалет. Потом он стоял у занавешенного окна, курил и вглядывался во тьму за оконным стеклом.

Он пытался вспомнить, когда он получил свой первый пистолет, когда ему впервые выдали каску, когда он прослушал первую лекцию об ориентации на местности и способах укрытия от вражеских пуль. Но теперь все это казалось таким нереальным и ненужным. А реальными были только вот эта комната, эта детская коляска и эта женщина в его постели.