Книга Про людей и звеzдей - Ирина Майорова

– Но, Алиджан, ты же обещал меня на Валаам отпустить, – жалобно напомнил Барашков.

– А чего тебе там делать? Про монахов писать, к очищению души призывать? Кому эти слюни интеллигентские нужны? Вот если бы там хоть икона мироточивая была, тогда еще куда ни шло. Народ на такие вещи клюет…

– А если я узнаю, что такая икона есть, отпустишь? – совсем уж униженно попросил Барашков.

– Узнаешь – тогда и посмотрим, – стукнул раскрытой ладонью по столешнице Габаритов, давая понять, что разговор и планерка закончены.

Гена Барашков вышел из кабинета хозяина, опустив голову и ссутулив плечи. Встреться сейчас с ним кто-то, кто знал гениального журналиста Геннадия Барашкова в молодости, ни за что не узнал бы. И не потому, что за последние годы «классный парень» и «суперпрофессионал» отрастил изрядное брюшко и отпустил усы и волосы, которые собирал в хвостик. А из-за затравленного взгляда. Гена, еще несколько лет назад выезжавший в самые горячие точки планеты, писавший умные, честные, рвущие душу на куски репортажи с мест захвата заложников, рассказывавший – очень живо и красочно – об удивительных людях и явлениях природы, теперь был просто рирайтером. Попросту говоря, переписывал за набранными с улицы корреспондентами заметки про маньяков, насильников, педофилов, некрофилов и зоофилов. Габаритов считал, что материалы об извращенцах всех мастей удаются Барашкову лучше всего. Но, помимо литературного редактирования, босс требовал от числившегося в штате обозревателем Гены поиска собственных тем. Ограничив, правда, их круг теми же некрофилами и зоофилами. Поначалу Гена протестовал, но потом смирился. И теперь лишь изредка у него срывало крышу: не думая о последствиях, он начинал резать правду-матку и рвал на груди рубашку, ратуя за справедливость. Однако босс давно научился водружать Генину крышу на место, так что стихийно вспыхивавшие «барашкины бунты» длились недолго.

Глядя на ссутуленную спину обозревателя, Уля впервые прониклась к нему сочувствием: «Я хоть с живыми людьми встречаюсь, нормальными, где-то умными, где-то с небольшим прибабахом, а он – только с трупами или законченными психами. Да и то не лично, а правя через пень-колоду написанные материалы. Ему ж, наверное, к вечеру, когда он три-четыре таких «ужастика» перепишет, жить не хочется!»

Однако сочувствие к ближнему было не по части Ули Асеевой.

«Меня бы кто пожалел! – оборвала она саму себя. – Пашу, как лошадь, а шеф все равно морду гнет. Хотя уж мог бы и помягчеть, сменить гнев на милость».

Доброт

Вечером того же дня, собираясь домой, Уля увидела, что в закутке Гены Барашкова горит свет. Решила, забыл выключить: время-то уже одиннадцатый час. Но обозреватель был на месте и что-то яростно настукивал на клавиатуре. По лицу Гены блуждала странная улыбка – одновременно глумливая и мстительная. Заметив Улю, Барашков оторвался от экрана:

– О, Асеева! А ты чего здесь? Ударным трудом замаливаешь грехи? Не в службу, а в дружбу, скажи на верстке, что я еще полчасика поработаю. Пусть ключи от конторы мне занесут, я потом сам охране отдам.

– А ты почему домой не идешь? Материал про расчлененную девочку в номере уже стоит… Или ты уже на субботний шарашишь?

– Ага, на субботний. Такой, понимаешь, шедевр ваяю, обрыдаться можно.

– И что за шедевр?

– Помнишь, недели две назад Алиджан молодежный десант в Каракалпакии высадил?

– Помню, конечно. Фактуру про детство певицы Аксу послал добывать. Я еще тогда возмущалась, что светскую тему стажеркам из отдела спецкоров отдали.

– Теперь можешь перекреститься, что не тебе привезенный ими бред править надо. Хочешь прочесть, что эти «умницы» в командировке надыбали?

Барашков щелкнул клавишами и вывел на экран заметульку в полторы тысячи знаков. Заголовок у нее был многообещающий: «Верная мечте». Далее шел рассказ о том, как, будучи еще маленькой девочкой, Аксу пасла овечек, гусей и прочую домашнюю живность, а сама мечтала о принце на большом блестящем черном автомобиле. Как рисовала себя в пышном розовом платье, а рядом – красавца незнакомца в черном смокинге. На этом фактура заканчивалась; остальную, большую часть заметки составляли рассуждения о том, что «каждая девушка, сумевшая пронести свою детскую мечту незапятнанной случайными связями до половозрелого возраста, может рассчитывать на встречу с принцем – героем ее давних грез».

– Да-а-а, – протянула Уля и дернула себя за мочку уха. – И чего тебе из этого бреда сделать надо?

– Материал на разворот.

– Ни хрена себе! Да здесь же на трехстрочную заметку – и то фактуры не наскребешь. Можно, конечно, еще абзац про то, что Аксу дочку родила, накатать. Но мы про это уже писали: и про вес, и про рост. Ну повторишь ты эту информацию, порадуешься за новорожденную, что ей не придется, как маме, гусей и баранов пасти, а дальше что?

– Перед тобой, госпожа Асеева, профессионал высочайшего класса. Будет завтра Алиджану разворот, а на нем столько соплей и умильных слез, что босс захлебнется!

– Ты ему хоть показал, что эти «звезды отечественной журналистики» привезли? Аж втроем ведь трудились!

– Показал. Он сказал: «Нормально. И не из такого говна конфетки делали. А для тебя это шанс: доказать, что ты все еще профессионал и не зря мои деньги проедаешь. Сделаешь нормальный – душевный, добрый – материал на разворот, отпущу хоть на Валаам, хоть на Соловки». Я два часа с этими тремя дурами бил­ся – вышкрябывал, выпытывал у них хоть какие-то фактики, заставлял вспоминать, что бабушки-прабабушки, дедушки-дядюшки про Аксу рассказывали. Ведь целую неделю в деревнях, где эта певичка детство провела, тусовались! Да за это время на роман можно было материала насобирать, а они… Но ничего, Барашков – ас и Барашков даст!

– А чего это у тебя морда такая?..

– Какая «такая»?

– Ну как будто ты мстишь кому, гадость большую готовишь…

– Да ты что?! Заметно? Да, разведчика из меня не получилось бы… Ладно, раз ты такая проницательная оказалась, придется открыться. Ни на какой Валаам меня Алиджан после того, как заметка выйдет, не отпустит, а скорей всего выгонит к чертовой матери. Ну и ладно. И хорошо! У самого меня уйти духу не хватает, а половой тряпкой, о которую ноги вытирают, оставаться невмоготу. Так что этот «шедевр» будет моей лебединой песней. Кстати, мне только чуть-чуть дописать осталось. Если хочешь, подожди – я тебе первой дам почитать. А потом в кафешку неподалеку заскочим, меня там Инка Матвеева и Валерка Молотов ждут. Посидим-поговорим, кофейку попьем.

– И ты с ними встречаешься?! – Уля испуганно вытаращила глаза. – Если Алиджан узнает… Он же категорически запретил с ними контачить. Мало того что ушли, хлопнув дверью, еще и про Габаритова что не надо рассказывают.

– Так правду рассказывают-то! Жаль, не всю. Я б на их месте такой роман про наше «Бытие» накатал, все закулисье бы редакционное расписал. А чего им бояться? Что Габаритов им сделать может? У Валерки своя газета, которая через пару лет на тиражи «Бытия» выйдет, у Инки – журнал «Автоледи». Всего восемь номеров вышло, а издание уже в прибыли! И тираж от недели к неделе растет, и рекламодатели косяком прутся. Кто б мог подумать, что Инка еще и талантливой бизнесвумен окажется! Просекла, что бабы, которые за рулем, себя к особой касте причисляют, – и сыграла на этом. Выгонит меня Габаритов – к ней пойду. Или, может, к Валерке. Оба зовут. А лучше закачусь в какую-нибудь деревню и буду детские книжки про животных писать. У меня в голове знаешь сколько историй интересных? Ну все. Ты, если хочешь, сиди, а я дописывать буду. Только ключи на верстке возьми.