Книга Что же тут сложного? - Эллисон Пирсон

– Ты не старая, – возражает Эмили, приподнимается на кровати и берет меня за руку. – Для своего возраста ты выглядишь очень молодо, мамочка.

– Спасибо, детка. Надеюсь, что да. Ты не сделала уроки?

Эмили кивает. Я так и думала. Запертая дверь между нами на мгновение приоткрылась, и нельзя терять времени, нужно войти, пока Эмили снова ее не захлопнула.

– Мы все исправим.

– Не получится, мам.

– Получится. Что тебе задали, сочинение?

– По “Двенадцатой ночи”. Мистер Янг согласился подождать, но у меня все равно ни фига не получается. Мне нужно сдать его до среды, иначе меня оставят после уроков. Но там слишком много. Я не могу. Не могууууу.

– Ладно, давай поступим вот как: ты мне пришлешь все, что успела написать, а мама это прочитает и приведет в порядок, договорились? По-моему, отличная идея. Тогда тебе будет что сдать учителю, и ты наверстаешь упущенное. Вот увидишь, сразу станет легче. А теперь давай уберем телефон? С ним ты не заснешь, солнышко, это вредно для мозга. Можно я унесу телефон? Нет. Хорошо, тогда давай я положу его сюда. Видишь? Он тут. Заряжается. Нет, я не буду его забирать. Спи. Спи, мой ангел.

Полночь

Просматриваю дела клиентов, чтобы включиться в работу. Пивной барон Брайан, похоже, интересный. В заметках Арабеллы сказано, что Брайан “порой причиняет беспокойство”, так в нашей сфере обозначают тех, кто распускает руки. Я уже отключаюсь, но перед сном нужно перелистать “Двенадцатую ночь”. Когда-то я играла в школьном спектакле – глядишь, что-то и вспомню. (Рой, пожалуйста, напомни мне, что мы думаем о комедиях Шекспира.)

Мне никогда не улыбалась мысль превратиться в чокнутую амбициозную мамашу вроде Сэди, из тех, кто пишет за ребенка контрольную, пока тот валяется в больнице с анорексией.

А теперь посмотри на себя, Кейт.

Ричард частенько повторяет, что наши родители понятия не имели, какие предметы мы проходим в школе. И это правда. Теперь же такое ощущение, что мы практически сдаем экзамены за детей. Не оттого ли все так нервничают? Родители срываются на детей, потому что отличные отметки можно получить лишь в том случае, если, точно подопытная крыса, шнырять по лабиринту и открывать правильные ящички. Дети срываются на родителей, потому что послушно ведут себя, как подопытные крысы, открывают правильные ящички, но в конце концов сходят с ума и отгрызают себе лапу. И ни у кого не хватает духу задаться вопросом, стоит ли игра свеч.

Я знаю, что не должна делать уроки за Эмили, но она так нервничает. И если я допишу это сочинение, она сумеет нагнать однокашников. В конце концов, это же один-единственный раз, правда?

00:25

– Ну что, суперженщина из Сити, расскажешь мне, как прошел твой день?

Ричард лег в постель в мешковатых серых трениках. Кажется, это штаны для йоги. Я прячу “Двенадцатую ночь” под одеяло. Рич считает, что дети должны “учиться на своих ошибках”, вряд ли он одобрит, что я пишу сочинение за Эмили, вдобавок я не хочу снова с ним ссориться. Сверху он голый по пояс – безволосый, поджарый. На голове седой пух. Вот так и выглядит человек, который старается держать себя в форме, намотал несколько тысяч миль на велосипеде и отказался от рафинированных углеводов, – точно эму, который проходит тяжелый курс химиотерапии. Разумеется, я сразу же прогоняю злую мысль. Интересно, Ричард тоже, глядя на меня, думает: “Где же та подтянутая блондинка, на которой я женился?” Если да, я его понимаю.

Я рассказываю, что рабочий день прошел на удивление гладко.

– Большинство парней не обращают на меня внимания: чтобы меня заметили, придется им показать, на что я способна. Еще со мной работает очень милая девушка, ее зовут Элис. Мой непосредственный начальник – самодовольный хипстер. Джей-Би. Лет ему столько же, сколько Бену, и ведет он себя примерно так же, только, в отличие от Бена, скорее всего, ходит на педикюр. С клиентами разберусь сама, а вот в новых технологиях ничего не понимаю. Что такое защитная заглушка?

– Что-то из “Веселых паровозиков”? – отвечает Рич.

Мы дружно смеемся. Ободренная его реакцией, я решаю хотя бы попробовать (зря, что ли, ношу эти пластыри с тестостероном!) и придвигаюсь к Ричу. Но он проворно переворачивается на другой бок и выключает ночник. Я касаюсь его плеча. Ледяное.

– Спокночи.

– Спокойной ночи.

Убедившись, что он заснул, достаю из-под одеяла “Двенадцатую ночь” и принимаюсь читать.

Всю нашу совместную жизнь мне удавалось дотянуться до Ричарда, восстановить близость, которая, как я себя убеждала, существовала между нами по умолчанию. Как бы ни было велико взаимное раздражение, как бы яростно мы ни спорили, достаточно было беглого взгляда, намека на общее воспоминание, которое от повторения становилось только забавнее. Например, история о том, как Ричард на первом нашем свидании заказал пасту с каракатицей, выпачкал зубы чернилами и стал похож на бродягу, всегда смешила нас до колик. И даже безнадежная неромантичность наших свиданий со временем стала романтичной, превратилась в часть нашей личной мифологии. В скудные времена отношений всегда можно было заглянуть в эту кладовую памяти, секса, жизни, семьи, которую мы вместе строили. Беглый поцелуй в шею, рука на талии – и вот мы уже прежние Ричард и Кейт, Кейт и Ричард. Все, что мы вместе выстроили за двадцать лет, можно было пустить в ход, привести в качестве доказательства, что брак наш прочен.

Я и не догадывалась, до какой степени всегда полагалась на то, что этот трюк сработает, пока однажды он не подвел меня. Мы лежали рядом в кровати, как обычно, но между нами раскинулась пустыня. Валяясь без сна в темноте с открытыми глазами, зачастую в поту, с храпящим под боком Ричардом, я все чаще думала о нас не как о паре, а как о двух одиночествах. Вместе – и все же врозь. Словно мы лежали в разных могилах. И эта одинокость ощущалась гораздо острее, чем когда я была одна. Казалось бы, чего проще – протяни руку, коснись его спины, но мне было не дотянуться через эту девятидюймовую пропасть. Мне даже хотелось – по крайней мере, порой, – но рука не слушалась приказа. Я уже не знала, к кому прикоснусь. Да, вот в чем все дело. Последний раз мы занимались сексом в канун Нового года, после вечеринки у Кэмпбеллов. И это было ужасно – такое ощущение, будто вместе пилим бревно. Когда наконец его вялый пенис отвердел, он рукой засунул его в меня, и я закричала, потому что у меня там было сухо и мне было больно. Он был пьян и не стал дожидаться, пока у меня станет влажно, да и с чего бы, если раньше нам никогда не требовался лубрикант? Он даже не поцеловал меня. Поцелуи стимулировали бы возбуждение. Но в какой-то момент брака поцелуи исчезают, хотя секс остается еще надолго.

С каждым его рывком я чувствовала, как саднят стертые стенки влагалища, думала об аптечке в ванной, решала, какой мазью утром намазаться, чтобы не болело. Кажется, там оставался еще один пакетик “Цималона” – с тех времен, когда мы часто занимались любовью и я всегда бежала сразу в туалет, чтобы пописать и смыть бактерии. Муж двигался на мне, а я представляла тот мятый пакетик, лежавший в боковом кармашке моей цветастой косметички. Я могла сказать ему: “Хватит”, оттолкнуть его, пожаловаться на отсутствие предварительных ласк, но проще было притвориться, что я кричу не от боли, а от наслаждения, и застонать, чтобы он поскорее кончил и все завершилось.