Книга Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин

Держу в руках список нового состава своего взвода. Интересно, что я думал, когда решил сохранить его и увез в Ленинград? Какой инстинкт сработал, когда я сохранил письмо Юры Рыбина и этот список? Догадывался ли, что когда-нибудь они могут пригодиться? Не знаю. Но список воспроизведу.

Это не просто перечень фамилий. На мой взгляд — говорящий текст: «Миронюк. Магдыч. Голышев. Сидоров. Олифрименко. Горкунов. Мисюра. Никитин. Буянтуев. Нестеров. Еремеев. Замогильный. Якубенков. Шульга. Стаников. Бутин. Дроговяз. Полуэктов. Сухов. Салдаков. Хилханов. Сорокун. Филатов. Кузьменко. Руткевич. Гуменной. Ларионов. Сальников. Тюлькин. Доращук. Тищенко. Шишмарев. Петухов. Голыгин».

Два последних почему-то дописаны карандашом.

Некоторых помню. Зрительно помню.

Петухов — невысокий, но массивный, с большим лицом,— чемпион роты по чему-то вроде вольной борьбы. Это было популярное занятие. Вообще мы изобретали самые неожиданные физические упражнения. Например, поднимали зубами гири. Было в роте две гири — пудовая и двухпудовая. Брался чистый носовой платок, завязывался на ручке гири так, чтобы узел был сверху. Человек становился над гирей, широко расставив ноги и упершись руками в колени, нагибался, брался зубами за этот узелок и распрямлялся. Ну, разумеется, кто мог распрямиться. Были силачи, поднимавшие таким образом двухпудовую гирю. Мой предел был — пудовая. И как только зубы выдерживали...

Да, список...

Как видим, в основном Украина. Причем — Западная. Буянтуев и Хилханов — буряты.

С этим составом взвода особых сложностей не было, однако эксцессы случались.

Героем одного, и весьма неприятного, был Сорокун. Большой рыхлый парень с детским лицом, очень ленивый и простодушно хитрый. То, что называлось — сачок. Была в нем и некоторая наглость. Однажды перед вечерней поверкой, когда взвод вышел из палаток, чтобы строиться на передней линейке, он чем-то раздражил Чигвинцева, который Сорокуна вообще не любил. Было за что. Я стоял довольно далеко и диалога их не слышал. Очевидно, комвзвода сделал Сорокуну замечание, а тот своим ответом вывел Чигвинцева из себя. И он ткнул Сорокуна кулаком в грудь, именно ткнул. У Чигвинцева, очень сильного, были тяжелые крупные кисти рук и соответствующие кулаки. Коли бы он Сорокуна ударил, вряд ли тот устоял бы на ногах. Но отреагировал этот обычно флегматичный парень совершенно неожиданно. Дорожка передней линейки была обрамлена косо поставленными кирпичами, Сорокун схватил кирпич и замахнулся на комвзвода... Я уже шел к ним и в этот момент оказался рядом. И понял: если Сорокун ударит Чигвинцева, то, во-первых, он может Мишу серьезно изуродовать, а во-вторых, загремит в лучшем случае на зону, а в худшем — в дисбат, где сержанты припомнят ему покушение на командира. И дело его будет плохо.

Я встал между ними лицом, естественно, к Сорокуну и, помня сцену усмирения Ширалиевым «алзамайского мятежа», стал тихо и внятно говорить ему, что его ждет, если он не бросит кирпич. Сорокун еще немного постоял с занесенным кирпичом, потом швырнул его, заплакал и ушел за палатки. Взвод построился, провели поверку, и все — отбой.

Чигвинцева я уговорил не развивать эту историю. Он и не сопротивлялся. Поднимать руку на солдата было тогда не принято.

Помню, как воришка Тришин, укравший у меня книгу Яна на 77-м разъезде, лодырь и наглец, — куда противнее Сорокуна, — пожаловался Мурзинцеву, что командир взвода Луцкий и сержанты его избили. Я уж не помню, спрашивал ли я Стася. Но вполне допускаю, что он съездил Тришину по физиономии в ответ на какую-нибудь выходку. А Мурзинцев изумленно меня спросил: «Как ты думаешь, неужели Станислав мог его ударить? Никогда не поверю!» Я сказал, что это полное вранье и Луцкий руку на солдата, даже такого, как Тришин, не поднимет. Тут характерна уверенность замполита, что уважающему себя командиру в голову не придет бить солдата.

И когда теперь мы узнаем, что офицеры иногда забивают солдат до смерти или доводят до самоубийства, я вспоминаю нашего гвардии майора, войну прошедшего, и его растерянность. Не очень понимаю, правда, как это сочеталось с тем, что его друг, гвардии майор Ширалиев, мог себе нечто подобное позволить. Но сугубо по делу и «без нанесения вреда здоровью».

А теперь обратимся к главному сюжету этого полугодия — строительству семи километров бетонной дороги, ради чего нас и перебросили на станцию Белая.

Чтобы не перекрыть доступ транспорта к аэродрому, бетонку стали строить не поверх грунтовой дороги, что было удобней всего, а рядом, параллельно, по ходу дела вырубая березы.

Когда я называл точные расстояния от станции до расположения полка и от него же до аэродрома, то ориентировался на эти семь километров, поскольку бетонка проходила мимо нашего лагеря.

Семь километров — невелико расстояние, но особость ситуации заключалась в том, что строили мы эту дорогу фактически голыми руками, из техники у нас были только самосвалы полкового автобата. На станции стояли бетономешалки, и оттуда самосвалы привозили теплый бетон к месту работ.

Использовалась простая, а потому надежная технология. Сперва делали деревянную опалубку — большую клетку во всю ширину дороги, затем опалубка заполнялась бетоном. Тогда в действие вступали мы, вооруженные совковыми лопатами и тут же изготовленными трамбовками. На весь полк было несколько вибраторов, и роль их была невелика.

Разравнивать лопатой бетон — занятие трудоемкое. Среди нас было немало очень сильных ребят. Помню одного парня, который по объему мускулатуры мог бы составить конкуренцию Шварценеггеру. Он и ему подобные работали лопатами в одиночку, но те, кто такими статями не обладал, вполне успешно приспосабливались. Делалось это так — к черенку лопаты у самого штыка привязывалась крепкая веревка, один человек держал черенок, другой — конец веревки, и они делали синхронное усилие. Бетон застывал быстро, и останавливаться не приходилось. Следом за разбрасывателями бетона шли трамбовщики. Трамбовки изготавливались просто — от толстого бревна отпиливался чурбак на метр с лишним, поперек торца прибивался кусок жерди в качестве ручки — и трамбовка готова. Работать ею было нелегко, но зато вся наша «техника» не знала поломок и не требовала электропитания — в отличие от вибраторов. Наши вибраторы существенно отличались от современных, которые погружаются в бетон и уплотняют его воздействием колебаний. Те, прежние, состояли из штанги с закрепленной на конце площадкой.

Вибраторы были электромеханические, то есть их надо было подключать к источнику электричества. Поэтому к месту работ—как в алзамайской тайге — трактор подтаскивал походную электростанцию и передвигал ее по мере надобности. А от нее шли кабели к вибраторам. Все это было хлопотно, и предпочтение отдавалось нашим ручным трамбовкам.

Куда девалась опалубка, не помню. То ли ее каким-то образом извлекали и заполняли щели, то ли — что вероятнее — она оставалась вмурованной в бетон. Убейте — не помню.