Книга Два дня - Рэндалл Силвис

«Я люблю тебя, крошка! – только и смог сказать Хьюстон. – Пожалуйста, прости меня! Пожалуйста, прости меня когда-нибудь. Прошу тебя, крошка! Пожалуйста!»

Глава 34

Демарко чувствовал себя слишком взвинченным, чтобы вернуться домой. Свою последнюю чашку кофе он выпил часов восемь назад. Но все равно ощущал себя так, словно нервы напитались кофеином, а кожная оболочка стала ему тесна – настолько, что хотелось из нее вылезти. Если он поедет сейчас домой, он будет там до половины одиннадцатого. И что потом? Опять усядется перед телевизором, откроет бутылку «Джека» и станет попивать его, пялясь в экран, пока сон не возьмет над ним верх?

«Забудь ты про свой телевизор. Подумай лучше о Хьюстоне! – приказал себе сержант. – Постарайся просчитать этого парня. Залезть ему в голову. Понять ход его мыслей».

Увы, Демарко был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться только на этом. Запах Ариэль проник ему под кожу, просочился во все его поры. А остроты Бонни, ее легкий, озороватый сарказм… Господи! Как же ему не хватает общества женщины! Как же ему не хватает женского тепла, аромата и ласк! Доброты и игривости. Задушевного, сочувствующего, любящего взгляда…

Демарко мог, конечно, вернуться в клуб и пообщаться с Ариэль подольше. Рассказать ей, что копы – тоже люди. Не потому, что ей следовало об этом знать. А потому, что за разыгранным ею спектаклем сержант разглядел (или так ему показалось) добродушие. Что-то настоящее, неподдельное… И будь у Ариэль не карие, а зеленые глаза, он, возможно, задался бы вопросом: а не она ли – та самая Аннабел, что так задела за живое Хьюстона?

Нет, возвращаться в клуб Демарко не стал. Не стал он и сворачивать на трассу 417, которая привела бы его домой – туда, куда ему нужно было вернуться. Единственное место, где он мог по-настоящему расслабиться и где никому бы не причинил вреда… никому, кроме себя самого… Вместо этого Демарко проехал вперед еще четверть мили, повернул на федеральную трассу и через двадцать минут припарковался напротив Кейп-Кода Ларейн. Он ненавидел себя за слабость, одолевавшую его вот уже две ночи кряду. За неспособность избавиться от наивной, бессмысленной веры в возможные перемены. Демарко заглушил мотор и вставил CD в плеер. Нора Джонс запела ему о темноте и мрачных закоулках. «Как бы мне хотелось обжечь поцелуем губы, но я понимаю, что не могу победить…»

Свет за занавесками в гостиной Ларейн казался бледно-голубым. «Наверное, она читает… а может, слушает музыку». Ларейн работала учительницей английского языка и литературы в подготовительной школе в Эри. И прежде часто читала ему в постели. «А сейчас она читает самой себе, – подумал Демарко. – И снимает в барах незнакомых мужиков».

Рано или поздно Ларейн должна была оторваться от книги и выглянуть в окно. Она всегда чувствовала, интуитивно угадывала его присутствие рядом. «Я не хочу, чтобы это случилось сегодня ночью, – увещевал себя Демарко. – Я только послушаю песни Норы – всего четыре. А потом заведу мотор и поеду домой. Я ведь хочу только этого. И ничего другого».

На середине третьей песни светильник над входом в Кейп-Код загорелся. Демарко резко вдохнул, задержал дыхание и поморщился: застарелая боль снова сжала ему сердце тисками. В груди забродило и закружило волнение. Ларейн выглянула из окна и увидела его автомобиль. «Сейчас она выключит в гостиной свет… Ну вот, окно стало темным. Теперь поднимется по лестнице наверх. И замрет на несколько минут в ожидании. Входная дверь открыта. Но я не зайду в ее дом. Сегодня я не хочу в него заходить».

«Невысказанная правда снедает тебя изнутри…» – пропела с хрипотцой Нора.

Когда он открыл дверь и вошел внутрь, Ларейн стояла наверху лестницы, глядя в спальню и вцепившись рукой в перила. Тень в затемненном доме… И Демарко ощутил тяжесть отчаяния, которое их обоих ввергло в эту тьму, не давало из нее вырваться и то и дело сводило их вместе в этом доме. Даже не посмотрев на него, Ларейн зашла в спальню. Демарко прислонился к двери: «Езжай домой!»

Но он уже понял, что не поедет. Он не стал бы заходить в Кейп-Код, если бы действительно хотел уехать домой. Он снял ботинки и запер дверь. Потом прошел на кухню и вымыл руки. И только после этого поднялся наверх.

В темной спальне за зашторенными, как обычно, занавесками даже радиоприемник был отвернут к стене – чтобы его тусклый голубоватый блеск не падал на постель. Демарко присел рядом с Ларейн, уловил в темноте ее запах и почувствовал внутри себя пустоту. «Как ты?» – спросил он охрипшим от виски шепотом.

Ларейн ничего не ответила. Через минуту или две она перевернулась на бок и посмотрела на него. Демарко еще не различал очертаний ее обнаженного тела, но уже ощущал его теплоту. И ему жутко захотелось припасть к Ларейн, прижать к себе близко-близко и навсегда отогнать от них обоих терзавшую их боль. Но все, что он смог, – это дотронуться до ее лица и провести пальцем по мягкому контуру подбородка.

Ларейн положила на него руку, скользнула ею между его ног и задержала там.

– Мы не должны этого делать, – сказал Демарко.

Ларейн не произнесла ни слова. Она теперь всегда молчала с ним.

«Как же прервать этот чертов сценарий?» – подумал Демарко. Он так желал этого. Но в то же время сознавал – он приехал сюда, рассчитывая, что отношения между ними и дальше будут выстраиваться по этому сценарию. Рука Ларейн скользила по его телу, ее запах заполнил темноту вокруг. Сценарий написан. Остается его сыграть. Она не станет его целовать, но его руки вольны делать все, что им хочется. Демарко положил одну из них во впадинку между ее грудей, а другую на ложбинку между ног. Он всегда удивлялся тому, какой влажной она становилась от его прикосновений. Всегда гадал, что в их нечастые ночи так возбуждало Ларейн. Мысль о том, что он так сильно нуждается в ней? Или предвидение той тоски, которая накатит на него, когда он потом поедет домой… один?

Не произнося ни слова, Ларейн поглаживала его до тех пор, пока ему этого стало мало. Тогда он откатился, встал и сбросил с себя всю одежду. А когда снова лег на постель, Ларейн повернулась к нему спиной. Обхватив Ларейн за талию, Демарко вошел в нее, услышал ее тихий и быстрый вздох. И больше, как обычно… ни звука.

Из-за ее пассивности он всегда старался двигаться медленно. И при каждом толчке из нее вырывался почти неслышный стон… Но она не сжимала его руки и не произносила ни слова. Он старался быть нежным и осторожным в надежде почувствовать, как мышцы ее ног начнут подрагивать, спина выгнется ему навстречу и она снова поведет себя так, как вела до аварии – когда кричала так громко, что им приходилось закрывать летом окна. А после рождения Райана Демарко даже зажимал ей рот подушкой, чтобы не разбудить малыша.

Но ничего этого больше не происходило. По написанному ею когда-то сценарию он мог ожидать теперь только одного: грудь Ларейн будет быстро вздыматься и опадать, мышцы живота станут напряженными, а руки вцепятся в матрас. Демарко тоже пытался себя сдерживать и контролировать. Но только все глубже и глубже проваливался в темноту и растворялся в ней.