Книга Счастье среднего возраста - Татьяна Алюшина

Санька остановилась, не замеченная ими, и загляделась.

День плавно переходил в сумерки, завершая свою суматошность. Мирно текла река, далеко просматривавшаяся с пригорка, на котором стоял дом. На том берегу резко поднимался косогор, поросший соснами от самой воды. За косогором виднелась часть поля, упиравшегося в кромку темнеющего леса. В небе кружили ласточки, перекликаясь резким, высоким стрекотом, им аккомпанировал негромкий лягушачий хор. Жизнь текла в тягучем чистом воздухе, наполненном ароматами трав, сосновой смолы, свежестью близкой воды реки.

Красотища сказочная!

Саша сделала несколько глубоких вздохов, впуская в себя умиротворенность вместе с красотой.

Чудо! Тихое, спокойное, неспешное чудо!

— Саш! — позвал Иван, заметив ее. — Иди к нам.

— Красота такая, с ума можно сойти! — поделилась она впечатлениями, подходя к мужчинам.

— Да. У нас хорошо, — согласился Коля.

— Здесь не просто хорошо, здесь замечательно! — восторгалась Сашка.

— Спасибо, — поблагодарил хозяин. — Выспались?

— Да. Извините, я не заметила, как заснула.

— Умаялись. А мы с Иваном напарились уже. Скоро шашлык будет. Вы в баньку-то пойдете?

— Да, с удовольствием! — обрадовалась она.

— Тебя попарить? — предложил свои услуги Иван. Буднично так, как будто чай предлагал, восьмую чашку, не без намека и заранее зная, что откажутся, — наказать неудобством вопроса.

Нет, дорогой, это к другим своим барышням, она в твои игры не играет, слабо тебе, Ванечка, с ней тягаться!

— Попарить, конечно! — подивилась барыня холопьей недогадливости.

Иван слегка опешил, поднял удивленно бровь — не удержался. Николай никак не отреагировал, продолжая заниматься мясом.

Вот так-то, мистер Гуров!

Холодно, отстранение Сашка разделась на глазах у Гурова и прошествовала в парилку.

Ее «не мама» многому научила, в частности умению так выражать мимикой, жестами, всем телом надменное превосходство и вынужденное терпение, отсекающее любые разговоры, вопросы, контакты.

Иван свои мысли держал при себе, прикрыв, правда, их возможное проявление банным полотенчиком вокруг бедер, и отхаживал ее дубовым веничком от души, вкладывая свое раздражение в удары.

Санька потерпела-потерпела и остудила надменным тоном, словно водицей холодной из ушата окатила:

— Тебе кажется, что у меня недостаточно синяков на теле?

— Прости, — буркнул Иван, поубавив пыла. Сашка не снизошла до послаблений, она парилась долго, с удовольствием, с небольшими перерывами в предбаннике и дубово-веничными продолжениями на полатях.

Он терпел. А куда деваться — сам напросился! Терпел, сжав зубы, и дурел от созерцания ее распаренного розового, соблазнительного тела, которое он знал теперь во всех подробностях, кончиками пальцев, губами, руками… и такого недоступного теперь.

Договор — ничего не было!

«А нехер было выпендриваться! Подлавливать ее на слабо, язвить! Терпи теперь, придурок!» — ругал он себя почем зря.

Они вышли из баньки, она распаренная, расслабленная, разомлевшая, даже синюшно-зеленоватый окрас синяков затушевался, а он…

Николай, присмотревшись к ним, еле заметно улыбнулся, ничем иным не выказывая своих мыслей. Пока Сашка спала, Иван посвятил его в некоторые детали дела и странного, неожиданного появления в нем Александры.

Коле можно было рассказать все.

Николай был не просто друг, гораздо больше. Они дружили с детства, с одного московского старого двора, вместе ходили в школу, в один класс, вместе поступили в академию, правда на разные факультеты. Вместе влипали во всякое дерьмо в бесшабашной молодости, прикрывая друг друга, доверяли, как самому себе, а то и побольше! Взаимный тыл и последняя инстанция перед Богом. А потом у Николая, работавшего военным атташе в одной далеко не благополучной стране, убили жену и двоих пацанов в глупой и жестокой в своей обыденной тупости перестрелке на улице. Они просто попали под перекрестный огонь, когда выходили из магазина.

Колька выл от горя и не мог себе простить, что вытащил их из Москвы в посольство, хотя это было обязательно и не ему решать. Иван не отходил от него полгода, перебрался к нему жить. Приглядывал, не делая попыток вытащить из нескончаемой водки, заливающей рану.

И плакал вместе с ним, потому что Надьку, жену его, знал и любил, как родную, и был крестным обоих его мальчишек.

И это горе было, есть и будет всегда непереживаемым, неизлечимым.

А Коля вынырнул из горячего отчаяния, ушел в отставку, продал все в Москве, купил вот участок черт-те где, знатный внедорожник, снегоход, обозначил себя в районе егерем, оставив там, за бортом, в столице родителей и его, Ивана.

И все бы ничего, но вот только здоровый тридцатидевятилетний мужик живет на выселках один, без бабы, без любви, наказывая себя, что ли?

А при таком раскладе жизни нет, только боль и обвинения нескончаемые. Иван не сдавался и так просто отдавать Николая его тоске непросветной не собирался. Он периодически заваливался к Коле с боевым комплектом, в количестве не менее двух девиц, якобы в баньку и для отдыха от работы. Они охотились, рыбачили вдвоем, и Иван норовил подсунуть кралю другу. Колян брал с удовольствием и благодарностью, если дама была не против и сама проявляла инициативу, и… провожал.

Все это было не то, Иван понимал — столичные барышни с их непростыми расчетами и очень четкой установкой: «Что вы можете предложить моей будущей шикарной жизни?», как говорят в Одессе. Да и местные дамочки на Колю заглядывались, он в районе был личностью заметной, известной, наезжали в гости, обхаживали, когда он в райцентр по делам приезжал. Мужик он видный, деловой, непьющий, да все эти интересы были с дальним прицелом, с расчетцем, со взвешенными продуманными маневрами и шагами.

Не то! Тут другая нужна, что пойдет за ним до конца, и любить будет, и примет на себя его горе и его жизнь.

Сильная, настоящая, вот как Сашка, например.

А где их таких возьмешь, в московской-то действительности? Это для него, Ивана, такие дамочки раздолье холостяцкого выбора, а для Николая рубеж этот с возможными изменами, тасканием по юбкам, легоньким незатейливым сексом по съемным квартирам, чтобы, не дай бог, жена не узнала, пройден безоговорочно.

Ах, чтоб ее, жизнь эту нашу!

Неужели так много надо потерять, чтобы стать другим? Целостным, не разменивающимся на копейки ненужных пустых отношений без обязательств, а так, от скуки и бытовой жвачки?

Иван, погруженный в свои размышления, не прислушивался, о чем тихо разговаривают Саша с Колей. Говорил в основном Николай, а Сашка слушала, прислушался и он…

И оторопел! И не поверил. Даже головой тряхнул, так невозможно было то, что он услышал!