Книга Мировая история - Одд Уэстад

Вскоре также оказалось, что события в Иране могли раздражать и тревожить супердержавы (особенно СССР с его миллионами жителей мусульманского вероисповедания), но совсем не мешали проведению собственной политики. В конце 1979 года правителям Ирана оставалось только беспомощно взирать на ввод ограниченного контингента Советской армии в Афганистан по просьбе правившей тогда партии, власти которой угрожали мятежники. Одна из причин того, почему иранцы поддерживали террористов и похитителей людей, состояла в том, что ни на что лучшее (или худшее) они были не способны. Не смогли они, несмотря на захват американских заложников, вернуть в страну бывшего шаха Ирана, чтобы предать его в руки служителей исламской юстиции. Успешно, образно говоря, пощипывая перья из хвоста американского орла в деле с заложниками, правители Ирана унизили администрацию США, но со временем такое поведение перестало представлять былую важность. Задним числом декларация президента Картера, обнародованная в 1980 году по поводу того, что власти США считают зону Персидского залива территорией жизненных интересов своей страны, послужила указанием на предстоящую судьбу стран этого региона. Так выглядел первый признак того, что период преувеличенной неуверенности и пораженчества в настроениях американцев подходит к концу. Зато в международной политике приближалось время новой определяющей реальности. При всех радикальных переменах, зарегистрированных после кубинского ракетного кризиса, американская республика в 1980 году все еще числилась одним из двух государств, чья мощь определяла их неопровержимый статус (приведем официальное советское определение) «величайших мировых держав, без участия которых нельзя решить ни одной международной проблемы». Такое участие в некоторых случаях могло выглядеть опосредованным, а не прямым, но так представляется фундаментальная отправная точка существования тогдашнего мира.

Напомним, что фавориты у истории надолго не задерживаются. Притом что кое-кто из американцев впечатлился советской мощью, продемонстрированной с начала кубинского кризиса до вторжения в Афганистан, с конца 1970-х годов можно было наблюдать достаточно признаков того, что у советского руководства появились трудности. Перед ним всплыла азбучная истина того же самого марксизма: сознание человека развивается по мере изменения материальных условий его бытия. Среди результатов ощутимого, но не всеобъемлющего ослабления напряженности в советском обществе можно назвать появление совершенно определенного инакомыслия, ничтожного по своему масштабу, но все-таки позволяющего рассмотреть лежащий за ним растущий спрос на расширение духовной свободы, и приближение более скрытой, но реальной бури негодования со стороны тех, кто рассчитывал на скорое улучшение материального обеспечения населения СССР. Правительство Советского Союза продолжало тратить колоссальные суммы на производство вооружения (в 1980-х годах военные затраты СССР оценивались где-то в четверть его ВВП). Как оказалось, даже этого едва ли хватало Москве. Вынести такое бремя можно было разве что через приобретение Советским Союзом западной техники, заимствование приемов управления и капитала. Характера изменений после подобных приобретений никто предсказать не брался, зато никто не сомневался в неизбежности перемен.

Однако к 1980 году наблюдалось даже более активное укрепление связей между этими двумя супердержавами. При всех громадных усилиях Советского Союза, правительство которого стремилось приобрести своей стране преимущество в ракетно-ядерном вооружении над Соединенными Штатами, превосходство получилось на таком уровне, что практического смысла в нем не осталось. Американцы с их тягой к броским аббревиатурам кратко назвали сложившуюся ситуацию тремя буквами MAD – безумие. Mutually Assured Destruction – взаимное безусловное уничтожение. Точнее, ситуация, при которой каждая из двух потенциальных сторон вооруженного конфликта располагает достаточной ударной мощью для того, чтобы, даже лишившись самого передового своего вооружения в случае внезапного нападения, сохранившимися средствами в ответ превратить города противника в тлеющую пустыню, а остатки вооруженных сил использовать разве что для контроля выжившего терроризируемого населения.

Такая дикая перспектива превратилась в великую сдерживающую силу для горячих голов. Даже если бы умалишенного угораздило (предельно упростим дело) пробраться к власти, то, согласно наблюдению доктора C. Джонсона о том, что угроза повешения замечательно концентрирует рассудок человека, угроза катастрофы в мировом масштабе и осознание того, что грубая ошибка может привести к исчезновению жизни, послужили бы великим стимулом для пробуждения благоразумия. Здесь-то и стоит поискать самое главное объяснение новой степени сотрудничества, которое в 1970-х годах уже наладили власти Соединенных Штатов и Советского Союза вразрез со всеми существовавшими между ними разногласиями. Первым плодом такого сотрудничества стало соглашение 1972 года о запрете на развертывание систем противоракетной обороны; его удалось заключить во многом потому, что ученые и конструкторы сумели разработать средства слежения за нарушениями условий такого договора (так что далеко не все военные исследования способствовали обострению напряженности международных отношений). В следующем году начались переговоры о дальнейшем ограничении арсеналов вооружений, тогда как участники остальных переговоров занялись исследованием возможности создания системы всеобъемлющей безопасности в Европе.

В обмен на безоговорочное признание послевоенных границ Европы (прежде всего, между двумя Германиями) участники переговоров с советской стороны в 1975 году в Хельсинки согласились на активизацию экономических отношений между Восточной и Западной Европой, а также подписали договор об уважении европейских прав человека и политической свободы. Последнее конечно же представлялось жестом доброй воли и правовых последствий не имело. Тем не менее все это вполне могло иметь гораздо большее значение, чем просто символические достижения на фронтах признания, которому советская сторона уделяла большое внимание. Успех Запада в отношении прав человека не только воодушевил движение диссидентов в социалистической Европе и СССР, но и помог обойти старые ограничения по поводу вмешательства во внутренние дела стран советского блока. Постепенно в Восточной Европе все громче звучала критика в адрес властей, приведшая к изменению общественно-политического строя. Между тем объем торговли и инвестиций между двумя Европами почти сразу же начал увеличиваться, хотя также очень медленно. Здесь пролегал кратчайший путь к заключению окончательного мирного договора, знаменующего завершение Второй мировой войны, и при этом Советский Союз получил то, что больше всего хотели его руководители, – гарантию целостности территориального размежевания, считавшегося главным достижением в результате победы в 1945 году.

При всем этом американцев волновала ситуация на международной арене, так как в 1980 году им предстояли президентские выборы. За 18 лет до этого во время кубинского кризиса весь мир увидел США в качестве хозяина положения на планете. Тогда американцы располагали величайшей военной мощью, поддерживали союзников и сателлитов во всем мире. Население страны поддерживало дипломатические и военные усилия администрации, невзирая на огромные внутренние проблемы. К 1980 году многие граждане США почувствовали, что мир изменился, но перемены их совсем не радовали. Когда в 1981 году к власти пришел новый республиканский президент Рональд Рейган, его сторонники оглядывались на предыдущее десятилетие, казавшееся им периодом нараставшей американской беспомощности. Он унаследовал громадный бюджетный дефицит, разочарование народа по поводу того, что считалось последними достижениями Советской державы в Африке и Афганистане, и тревогу из-за возможной утраты американского превосходства в ядерном вооружении, которым США обладали в 1960-х годах.