Книга Кассия - Татьяна Сенина

В день наречения патриарха императрица обратилась к ставленнику с краткой речью.

– Честнейший отец! – сказала она. – В этот знаменательный для всех нас день, когда, избранием преосвященных епископов и при одобрении наших благочестивых граждан, тебе вручается кормило церковного корабля, я радуюсь вместе со всеми, благодарю Бога, так благоволившего о нашей святой Церкви, и надеюсь, что, приняв в руку пастырский жезл, ты упасешь свою паству на пастбищах тучных, орошенных благодатью Святого Духа и недоступных для волков. Мы все верим, что ты, взойдя на патриарший трон, будешь таким же твердым борцом с ересью и блюстителем святых канонов, как твой славный предшественник. Но мы также уповаем, что ты сумеешь там, где нужно, проявить пастырское снисхождение ради церковного мира, собирая расточенных и устраняя все соблазны и нестроения, чтобы виноградник, который вручает тебе Господь, принес во время благопотребное обильный плод.

Нареченный патриарх в ответном слове заверил всех в своей приверженности к православию и сказал, что приложит все усилия для того, чтобы его паства «избегала стремнин и пропастей всякой пагубной ереси, а наипаче гнусного злочестия иконоборцев». В то же время Игнатий пообещал «утешить снисхождением всех, особенно немощных членов тела Христова», и «не допустить, чтобы хитон Господень раздирался пагубными расколами», а также уверил юного императора и его мать в своей «всегдашней преданности» их державе. Словом, будущий предстоятель Церкви дал понять, что пожелания августы и регентов относительно дальнейшего церковного курса будут исполнены, и при дворе, наконец, вздохнули свободно. Однако радость длилась недолго и омрачилась уже в самый день возведения Игнатия на патриарший престол.

Рукоположение было назначено на воскресенье, 3 июля. Когда нареченный патриарх вместе с маленьким императором, который участвовал в церемонии как взрослый, вошли в алтарь, а епископам, собравшимся для рукоположения, были розданы зажженные свечи, Игнатий, обведя взглядом архиереев, вдруг обратился к Сиракузскому архиепископу и сказал:

– А тебя, владыка, я бы просил не участвовать в хиротонии. Возведенное на тебя обвинение еще недостаточно разобрано и должно быть рассмотрено со всей точностью в ближайшее время.

В алтаре все замерли, многие в первый момент даже подумали, что ослышались, – выпад Игнатия поразил даже тех, кто не питал к Асвесте симпатий: казалось бы, дело о «проступке» архиепископа уже было рассмотрено и закрыто, запечатанное словом покойного патриарха, и никому не приходило в голову, что вопрос может быть поставлен вновь. Сам Григорий несколько мгновений смотрел на будущего патриарха почти с недоумением, а потом его брови сошлись на переносице и в темных глазах засверкало негодование. Асвеста уже подметил неприязнь к нему нареченного патриарха, да и друзья говорили ему об этом, однако Григорий надеялся, что со временем их отношения улучшатся, и поступок Игнатия ошеломил и возмутил его. Асвеста увидел в этом выпаде не просто личную неприязнь, которую еще мог бы перенести со смирением, но явное неуважение к покойному патриарху – ведь по Городу уже ходили разговоры о намерениях нового предстоятеля простить студитов, пренебрегая завещанием Мефодия, об этом говорили и некоторые епископы на соборе, где избирали кандидатов на патриарший престол. Такого оскорбления своему духовному отцу и учителю архиепископ простить не мог. Ему мгновенно вспомнился последний разговор с покойным патриархом, его сожаление о резкости по отношению к студитам и обоснование необходимости оставить в силе прещения против них: доводы Мефодия представлялись для Григория убедительными, особенно потому, что патриарх в то же время смиренно признавал недостатки в своем поведении, тогда как сторонники студитов никак не обосновали свое стремление предать забвению завещание Мефодия, и вот теперь Игнатий дал понять, что сомневается в правоте и других поступков своего предшественника… «Да кто они такие, чтобы судить его?! – промелькнуло в голове у Григория. – Они ничего не претерпели ради веры! Другие восстановили православие, а они только воспользовались чужими трудами… Когда был жив владыка, они не смели и слова сказать, а теперь, значит, осмелели?!» Асвеста бросил свои свечи на пол и воскликнул:

– В нашу Церковь вторгся не пастырь, а волк!

Ни слова более не говоря, Григорий стремительно вышел из алтаря южными дверями и покинул храм. По галереям прошелестело тихое «ах», и после нескольких мгновений растерянной тишины в Великой церкви поднялся глухой шум. В алтаре все тоже пришли в замешательство. Игнатий не ожидал от Асвесты такой резкости в ответ. Хотя его неприязнь к архиепископу и раздражение «самоуправством» Мефодия сыграли определенную роль, он всё же не думал нарочито оскорблять память покойного патриарха, а больше хотел показать всем, в том числе императрице, что действительно намерен быть строгим блюстителем церковных правил и не собирается управлять Церковью только «по указке властей», как о том шептались некоторые после его избрания. Но не успел еще нареченный патриарх сообразить, каким образом погасить начавшийся скандал, как еще двое иерархов открыто поддержали Сиракузского архиепископа: Петр Силейский и Евлампий Апамейский последовали за Григорием, причем Силейский епископ, уходя из алтаря, насмешливо заметил:

– Великолепное начало патриаршего служения!

Вслед за ними покинули Святую Софию и некоторые игумены и священники, в том числе из придворного клира. Хор, к счастью, не подвел и продолжал медленно петь «аллилуйя».

Маленький император наблюдал за происходившим с любопытством и недоумением. От него ускользала суть ссоры нареченного патриарха с Сиракузским архиепископом; Михаил только понял, что Игнатий оскорбил Асвесту, и это пришлось мальчику не по душе – Григорий успел внушить ему симпатию за те несколько раз, когда он видел, как он служит, и слышал его проповеди; покойный патриарх в свое время представил архиепископа императрице и ее детям, и Асвеста очень понравился им всем. Михаилу стало обидно за архиепископа, и он, нахмурившись, смотрел на Игнатия. Заметив это, Ираклийский митрополит поспешил спасти положение, подав возглас, после чего началось пение «Святый Боже», а затем последовала хиротония; все оставшиеся в алтаре епископы и клирики делали вид, будто ничего не произошло.

Императрица, глядевшая на всё это со своего места на западных галереях Великой церкви, прижала руку к груди и подумала: «Господи, что он делает?!.. Вот так “утешил снисхождением”, вот так покончил с “ревностью не по разуму”! Если таково начало, что же будет дальше?! Надо как-то его унять… Тем более, что он уверял нас в своей преданности!»

23. Надежда

…пока не настанет день, когда Господь отдернет пред человеком завесу грядущего, вся человеческая мудрость будет заключена в двух словах: Ждать и надеяться.

(А. Дюма, «Граф Монте-Кристо»)

Лев снял с крюка дверной молоток на кованой цепочке и постучал в металлический круг справа от двери. Пришлось ждать довольно долго, прежде чем ему отворили.

– Господин Лев! Боже милостивый, какое посещение!

– Отец Кледоний? – удивленно спросил Философ, всматриваясь в открывшего дверь монаха.