Книга Морок - Михаил Щукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоронных обрядов Соломея не знала, но неслышный голос нашептывал ей на ухо и вразумлял, что нужно делать. Натопила печку, нагрела воды, обмыла покойного и обрядила его в белую рубаху, которая нашлась в доме. Перенесла Павла в горницу и положила на лавку в переднем углу, под маленькую икону, на которой Георгий-победоносец поражал копьем змия. Вспомнила о кольцах и достала коробочку. Раскрыла ее и одно кольцо, большое, надела на правую руку Павла, а другое, поменьше, – себе. «Вот мы и повенчались…» – тихо сказала она и поцеловала Павла последним целованием в неподвижные и твердые губы.
До самого вечера Соломея копала в саду могилу. Долбила ломом мерзлую землю, выгребала руками комки и время от времени поднимала глаза на закатное солнце, торопясь закончить работу до сумерек.
Могилу она выкопала глубокую и просторную. Когда опустила Павла, а рядом с ним положила убитых им санитаров, то подумала, что осталось место еще для одного человека. Но пыхнул в глазах неистовый свет, и глаза ее, обретя новое зрение, увидели: отца Иоанна, убитого на паперти храма, сам храм, уродливо заколоченный досками, обугленных Петра и Фросю, могучего балалаечника, придавленного санитарами к полу, а еще – Юродивого, одиноко, потерянно бредущего по городу, – разом увидела всю землю, до краев налитую горем и мороком. Земля, беспризорная без этих людей, призывала, моля о спасении, остаться тех, кто еще мог помнить и думать.
Соломея зарыла могилу, помолилась, преклонив перед ней колени, поднялась и перенесла кольцо с одной руки на другую – по-вдовьи.
В сумерках она ушла из деревни. Далеко за околицей, в чистом поле, над Соломеей загорелась звезда. Мигала и двигалась, указывая путь, – обратно в город. В то же мгновение возник впереди деревянный крест. Вытянулся от земли до самого поднебесья, тяжкий и неподъемный для слабого человека. Торчали из него ржавые гвозди, в извилистых трещинах проросла трава. Крест качнулся и неумолимо опустился на плечо Соломеи. Колени у нее подкосились, и она сникла под тяжестью до самой земли. Лежала, распластанная под крестом, и взывала о помощи.
Но помощи не было.
И будет ли?
Кружился, падал неслышно мартовский снег, белый до изумления.
Роман
Из-за крутого желтого яра выкатывается красавица Обь, вытягивается гибким серебристым телом, раздвигает берега, неспешно, величаво несет себя, словно хочет задержаться и досыта наглядеться на крепкие, осадистые дома старинного Крутоярова. Будто еще одна река, сработанная из кирпича и дерева, тянется поселок вдоль правого берега. Два века любуется Обь на Крутоярово, два века плывет мимо него, унося все новые и новые воды к далекому холодному морю…
Родная земля! Вот она! Вот она, Обь-красавица! Вот он, родной дом!
Лили дожди на него, снега падали, ветры стучались со всех четырех сторон, сушила жара, мороз тискал, а он стоял по-прежнему, крепко и надолго срубленный, только слегка чернел да прочней врастал в землю. Оставался до калитки один шаг. Андрей перевел дыхание и шагнул. В темноте сразу нашел крючок, открыл. Подковки тяжелых матросских ботинок глухо стучали по короткому деревянному настилу, проложенному от калитки до крыльца. Как все-таки долго тянутся они, последние минуты, дольше, чем три года, дольше, чем длинная дорога с бесконечными пересадками, дольше, чем восемь часов в поезде: от города до родного Крутоярова. Быстрей хотелось, но сердце замерло, сухо стало во рту, и Андрей прислонился к косяку головой. Иней на дереве таял от тепла, маленькая капля скатилась по виску, потом по щеке…
Легкий стук в тишине, а стояла как раз середина темной ноябрьской ночи, показался слишком громким. На него долго не откликались. Но вот вспыхнули ярким светом окна, на снег в садике упали искрящиеся квадраты, и в сенках послышались торопливые шлепающие шаги. Опережая вопрос, он прижался к двери.
– Это я, тетя Паша, я, Андрей…
– Ой, господи… – Шарила руками, никак не могла найти в темноте защелку. – Господи, да где она… – И заплакала.
Дверь наконец отворилась. Он обнял тетю Пашу за широкие мягкие плечи и задохнулся от родного, знакомого запаха. Тетя Паша потянула его за рукав.
– Да что же мы на улице-то, Андрюшенька? Проходи, проходи.
Она усадила его за стол в комнате, сама примостилась рядом.
– Дай хоть посмотрю как следует. Орел стал, прямо орел. Весь в отца, помню, Егор с фронта пришел… встали бы с матерью, глянули…
– Не надо, тетя Паша, потом. Потом. Лучше расскажи, как ты живешь.
– Чего про старуху говорить, только слова зря тратить. А чё расселась, ты, поди, голодный. – Она проворно поднялась. Маленькая, круглая, зашлепала по кухне…
Андрей снял бушлат, разулся у порога, с удовольствием прошелся босыми ногами по мягким, чистым половикам, по всем трем комнатам. Дома наконец-то.
Они долго беседовали, старательно обходя то, о чем не хотелось пока говорить – о недавно умершем отце Андрея. За окном истаивала холодная ночь, стекла затягивало тонким ледком, а на небе ярче, чеканней горел серпик месяца. Неожиданно зашипело радио, пропикало шесть часов. Андрея неудержимо потянуло в сон – последние двое суток он почти не спал. Уснул сразу – нырнул в мягкую, прохладную постель, в уют тугих, высоких подушек – и уснул.
Тетя Паша осторожно погасила свет, сняла тапочки и босиком, неслышно прошла на кухню. Взялась убирать со стола, но ей показалось, что тарелки звякают слишком громко, махнула рукой и села на табуретку. Она горько вздыхала и думала о веселой, ладной семье, которая жила в этом доме. А жили здесь ее старший брат Егор Агарин и его жена Наталья, жили, растили двух сынов – Николая и Андрея, – а потом свалилось несчастье. Умерла Наталья. Егор после ее смерти не женился, и одинокая Павла, которой не повезло с мужиком, перебралась к брату, стала хозяйничать в доме и присматривать за парнишкой. Время не стояло на месте. Николай давно уехал в город, Андрей ушел служить. Казалось, жить бы да жить Егору. Жить да радоваться, глядя, как взрослеет младший сын. Но открылась старая военная рана, и он сгорел за какие-то две недели. Андрей был в плавании, и ему не удалось приехать на похороны отца.
Она снова вздыхала, думала, что сегодня надо будет рассказать, как умирал Егор, о том, что говорил напоследок. А не только рассказывать – про себя вспоминать было тяжело. По-бабьи жалела всех Агариных, живых и умерших. Не спала, слушала, как ровно и спокойно дышит Андрей. Светало. Голубоватые потемки лежали на сугробах, редели и таяли…
После обеда, выслушав рассказ тети Паши, Андрей отправился на кладбище. Никого не хотелось встречать, надо было побыть одному, и поэтому сразу от дома он свернул в переулок, к кладбищу добирался узенькой тропинкой по кромке бора.
