Книга Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи

Во всяком случае, читая между строк, мы увидим, что оба римлянина наилучшим образом использовали то небольшое пространство для маневра, что находилось в их распоряжении. Ибо их положение, хотя Тацит упоминает об этом вскользь, было почти безнадежным. Крепость в армянской глуши, полностью изолированную, где провианта в обрез, защищали только армянские вспомогательные войска. Армяне — хорошие солдаты, но мы сомневаемся, что они с восторгом позволили бы себя перебить за Митридата. Давно привыкшие к дворцовым переворотам и вмешательству иноземных держав, они вряд ли видели большую разницу между нынешним царем и претендентом. Тем более что, напомним, ни тот ни другой не были армянами. Префект и центурион поступили так, как поступают в безвыходном положении: стали тянуть время. У них оставался последний козырь: Радамист предпочел бы полюбовное соглашение с римлянами. Было решено, что Касперий отправится к его отцу в Иберию для переговоров. Фарсман принял его любезно, дипломатично наговорил много слов, но втайне отправил сыну приказ без промедления захватить крепость любыми способами.

Тогда префект разыграл последнюю карту. Он знал, что крепость падет прежде, чем его начальство, предупрежденное центурионом, успеет прислать подкрепления из Сирии или Каппадокии… если вообще пришлет! Однако Поллион не мог выдать Митридата без его согласия: это значило бы уронить престиж Рима, а такого бы ему не простили. В конце концов ему удалось убедить царя довериться своим родственникам: разве Фарсман ему не брат и тесть? А сам он, Митридат, разве не приходится дядей и тестем Радамисту? Их соединяет столько уз! Чего бояться? Тацит утверждает, что одновременно Поллион тайком подкупил солдат, чтобы те потребовали мира и царь понял, что у него нет другого выхода, кроме как отдаться в руки своей родни. Возможно. Возможно также, что, дабы успокоить солдат, готовых взбунтоваться, Поллион «выплатил награды», пообещав уладить дела между Радамистом и Митридатом. Пойди узнай… На самом деле всё зависит от того, как представить историю. А Тацит как раз от начала и до конца рисует ее самой черной краской, чтобы виднее был вред политики отстраненности. Ему надо доказать, что эта стратегия, зачастую ставившая Империю в положение слабого, вынуждала ее представителей идти на сделки, подлость и даже продаваться. Конфликт между префектом и центурионом принимает в этом ключе драматический оборот. В рассказе Тацита он превращается в аллегорию битвы между честью и позором: Радамист «подкупает алчного Поллиона, несмотря на то что Касперий заклинал того не предавать вероломно и корыстно царя-союзника и Армению, отданную ему в дар римским народом». Но порочный начальник одерживает верх над своим доблестным подчиненным. Метафора обретает смысл: честь подчиняется позору, как центурион — префекту.

Митридат согласился отдаться во власть своего племянника по настоянию римлянина. Это первый глоток стыда. Радамист пообещал не убивать его — ни мечом, ни ядом. Он сдержал обещание. По прибытии в священную рощу, чтобы официально заключить мирный договор, он задушил дядю. Не зная, что делать с царицей, своей родной сестрой, и с малолетними детьми, он послал за распоряжениями к Фарсману. Властолюбие старого царя возобладало над отцовской любовью, и он дал ответ. В соответствии с его пожеланиями его дочь удушили. Что же до внуков, то, поскольку никто не клялся не губить их мечом, их прирезали. Фарсман, однако, избавил себя от неприятности присутствовать при их умерщвлении. На него порой находила деликатность…

Квадрат, правитель Сирии, наконец-то извещенный о ситуации в Армении, решил использовать успехи Радамиста в интересах Рима. В конце концов, он же не порвал с Римом, а его злодеяния в любом случае запятнают его позором. Уже не в первый раз римские императоры преподносили армянскую корону как отравленный подарок с единственной целью посеять раздоры. В этом угадывается принцип divide et impera — «разделяй и властвуй», на котором основывались отстраненность и вялотекущая клиентела, как и в Германии. В очередной раз Тацит повествует об этом с гневной дрожью в голосе. Рассказывая об участниках совещания, созванного Квадратом, он восклицает: «Заботу о достоинстве Римского государства проявили лишь очень немногие; большинство высказались за то, что безопаснее: всякое преступление у чужестранцев следует принимать с радостью; больше того, надлежит сеять семена междоусобиц…» Короче, всюду побеждают Поллионы.

Для видимости все-таки возмутились. Фарсман получил приказание удалить своего сына из Армении, куда вступили вспомогательные войска под командованием прокуратора Каппадокии. Тут Тацит снова сгущает краски больше, чем нужно, чтобы придать своему рассказу необходимый моральный подтекст. Прокуратор Юлий Пелигин, «одинаково презираемый как за низость души, так и за телесное безобразие», не стал сражаться, отправился к узурпатору, принял подарки и присутствовал при его воцарении «как пособник и вдохновитель». Всё понятно: физическая и нравственная неполноценность Пелигина, подарки (которые он, кстати, наверняка принял от имени Рима) не должны заслонять простую реальность. Задачей прокуратора наверняка было не изгнать Радамиста столь ничтожными силами, а попросту показать, что Рим остается сюзереном. Отсюда присутствие армии при вручении царских знаков. Тацит об этом знает и, кстати, не говорит прямо противоположное, но, верный своей привычке, искусно орудует намеками. Сначала он объясняет, что командование на Востоке проявило осторожность, потом намекает, что прокуратор, известный своими пороками, оказался подкуплен Радамистом. Всё это противоречиво: с чего бы Радамисту подкупать Пелигина, если тому не было приказано отнять у него тиару? Понятно, что Радамист подкупал Рим, но Тацит не хочет сказать этого прямо, а только дает это понять. Он предпочитает воплотить позор в нескольких людях, которые были только исполнителями. Заклейменные его проклятиями, Пелигин и Поллион становятся козлами отпущения, на которых возложены бесчестные поступки Рима. Историк отдает их в искупительную жертву своим согражданам и потомкам. И ловко завершает свое доказательство: порочной системе отстраненности требуются порочные люди.

Сразу после этого Квадрат отправил в Армению легион — непонятно, с какой конкретно задачей. Согласно Тациту, командовавший им легат Гельвидий Приск, «успев навести порядок больше умеренностью, чем применением силы… получает приказ возвратиться в Сирию, дабы не вызвать войны с парфянами». Непонятно, в чем именно был наведен порядок, поскольку Радамист сохранил трон за собой, к тому же начались угрозы со стороны парфян. Отметим попутно, что Приск тоже не сражался, просто его вмешательство представлено в выгодном свете: он предпочел «умеренность» «применению силы». Эта внезапная деликатность больше говорит о том, что легат преуспел не больше, чем прокуратор и префект прежде него! Но тогда почему изменился тон? Потому что Тацит не может выставить злодеем человека, достоинства которого расхваливает в другом труде — «Истории»: «Как гражданин и сенатор, как муж, зять и друг, он был всегда неизменен: презирал богатство, неуклонно соблюдал справедливость и не ведал страха». В драматургии «Анналов» такой человек не позволит себя использовать для нужд грязной политики. Как часто бывает у Тацита, историк уступает место драматургу: быстренько проскакивает через неприятный эпизод, слегка его приукрасив, — короче, оберегает репутацию хорошего человека для сохранения связности пьесы.