Книга Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Известны попытки реконструировать путь из Киева в Болгар (Б. А. Рыбаков, А. П. Моця, А. Х. Халиков), очевидно, что им воспользовались послы Хасдая ибн Шапрута в начале 960-х гг., а вслед за ними в 965 г. — князь Святослав. Русь уже не зависела от речных коммуникаций, но смогла выйти на Волгу, в «тыл» Хазарии. Удар был нанесен по хазарскому «граду» — столице Итилю (?), за ним последовали Тамань и аланские регионы — Северный Кавказ и бассейн Дона.

Вероятные свидетельства военного разгрома и присутствия дружины Святослава обнаруживаются на городищах в бассейне Десны и в Белой Веже (Петрухин 1995. С. 103). Комплексы (клады), отражающие присутствие славянских скандинавских и хазарских древностей, известны в бассейне Оки (Зарайский клад — Макарова 2005, Супруты — Мурашева 2008а). На городище Самосделка в дельте Волги исследуется мощный культурный слой, в котором присутствуют следы пожара, но нет характерных вещей, которые оставляли воины Святослава на местах походов, в том числе — в дунайской Болгарии (Йотов 2003). Нет их и в хазарской Таматархе, разрушенной пожаром во второй половине Х в. (ср.: Чхаидзе 2008. С. 285).

Глава IV

Легенда о призвании варягов

И от тѢхъ варягъ прозвася Руская земля.

ПВЛ под 862 г.

***

Древнерусское летописное «сказание» (легенда) о призвании варяжских князей оставалось в центре внимания отечественной историографии на протяжении тысячелетнего ее развития, несмотря на смену идеологий и даже общественных формаций. Особое значение сказание приобретало в периоды идеологических кризисов: начало Русского государства следовало привести в соответствие с его настоящим. Эта потребность привела к трансформации летописного сказания и созданию «Сказания о князьях владимирских», в котором неизвестный Европе Рюрик должен был стать потомком Августа, в эпоху сложения централизованного государства. Его варяжское (скандинавское) происхождение не устраивало власти в эпоху борьбы Российской империи за господство на Балтике, что породило «антинорманизм», утверждение о славянском этносе варягов и т. п. (см. Введение).

Западники и славянофилы, в зависимости от собственных представлений о путях развития России, готовы были ассоциировать призвание варягов с исконной необходимостью европейских преобразований или с незыблемой привязанностью к славянским и православно-византийским корням: тогда главным было обоснование славянского происхождения варягов и призванных князей. Господство марксистских схем в советской историографии приводило к утверждению о приоритете «автохтонных» начал (базиса) в развитии государственности, формированию феодальных отношений в Восточной Европе в VIII в. (до призвания варягов)[107] и т. п.

В шовинистической идеологии послевоенного периода летописное сказание стало ассоциироваться с нацистскими идеями о неспособности славянской «расы» к самостоятельному развитию. Сам летописный текст воспринимался как чуждый «патриотической» русской летописи, свидетельствовавшей об исконно славянских (киевских) истоках государственности. Еще в 1980–90-х гг. Б. А. Рыбаков утверждал, что «чья-то рука изъяла из «Повести временных лет» самые интересные страницы (об исконной славянской руси. — В. П.) и заменила их новгородской легендой о призвании князей-варягов» (Рыбаков 1982. С. 142).

Эта «рука» принадлежала редактору князя Мстислава/Харальда, сына английской принцессы Гиды Харальдовны (и Владимира Мономаха) и мужа шведской принцессы Кристины, связанного с варягами (см. о скандинавских связях Мстислава — Литвина, Успенский 2006. С. 341–342). Действительно, в тексте варяжской легенды ПВЛ очевидны англо-саксонские мотивы: под 862 г. рассказывается об изгнании варягов, берущих дань «на словѢнех, на мери и на всѢхъ кривичѢхъ» за море, усобицах, начавшихся у племен, ставших «сами в собъ володѢти» и решении поискать себе князя, «иже бы володѢлъ нами и судилъ по праву» — «рядил по ряду по праву» (добавлено в ипатьевском списке ПВЛ: ПСРЛ, т, II, стб. 14).

Послы отправились «за море к варягомъ, к руси». Далее ПВЛ дает комментарий, соответствующий космографическому введению, характеризующему варяжские народы (см. главу II): «сице бо ся звазху тьи варязи русь, яко се друзии зъвуться свие, друзии же урмани, анъгляне, друзии гъте (готландцы. — В. П.), тако и си» (ПВЛ. С. 13). Англы включены здесь в число варяжских народов, что соответствует ситуации XI в. (после датского и норманнского завоевания Англии), но этого космографического мотива нет как раз в Новгородской летописи: там послы от словен, кривичей, мери и чуди идут за море к варягам, не именуемым в тексте самого призвания русью. Сторонники неваряжского происхождения руси считают (вслед за А. А. Шахматовым) новгородскую версию исконной, игнорируя контекст новгородской версии легенды, которая завершается утверждением «от тѢх Варягъ, находникъ тѢхъ, прозвашася Русь» (НПЛ. С. 106).

Новгородский летописец, сосредоточившийся на исторический судьбах Новгорода и Киева и изъявший космографическое введение, сокращал текст предшествующего свода (первой редакции «Повести временных лет»). Он стремился разделить судьбы вечевого Новгорода и княжеской «киевской» Руси, но не мог игнорировать варяжского происхождения имени русь и предполагал даже варяжское происхождение самих новгородцев (см. далее § 2). Он не удалил, однако, еще один «англо-саксонский» мотив из текста призвания, который звучит одинаково в разных редакциях легенды: послы говорят призываемым князьям — «земля наша велика и обилна, а наряда у нас нѢту» (НПЛ. С. 106). ПВЛ вторит: «а наряда в ней нѢтъ» (ПВЛ. С. 13).

Еще К. Тиандер в специальном исследовании показал, что слова о великой и обильной земле находят полное соответствие в легенде о призвании саксов бриттами (в V в.) у хрониста Видукинда Корвейского (Видукинд: 69, 128; Тиандер 1915). Впитала ли русская княжеская традиция англо-саксонский мотив, занесенный свойственниками из Англии, или мы имеем дело с «общим местом» в эпическом наследии формирующихся государств раннего средневековья (ср.: Петрухин 2008), — не суть важно для понимания варяжской легенды, ибо легенда опиралась все же на местные традиции.

Об автохтонистских («примордиальных») конструкциях в историографии славянского (славяно-русского) этногенеза уже говорилось во Введении и в главах I и III: они восходят к подходам, сформировавшимся в науке XIX в., поискам «прародины» (Urheimat) народа в этнической истории, поискам «пратекста» (Urtext) в источниковедении.