Книга Маленькая красная записная книжка - София Лундберг

– Правда? И чем пахло?

– Густым дымом из дровяной печи, свежеиспеченным хлебом, цветущим миндалем и мускусом от всех богатых мужчин на платформе.

– Мускус, что это такое?

– Запах, который тогда был в моде. Пахнет хорошо, но очень сильно.

– Ты помнишь, что чувствовала, когда впервые оказалась в Париже?

– Я была такой молодой. Когда ты молод, важно только «здесь и сейчас». Очень редко кто задумывается о том, что будет дальше. Но моя мама давно меня отпустила, поэтому я совсем по ней не скучала. Я только вспоминала, как она напевала по вечерам, думая, что мы спим. Но мне было вполне комфортно с мадам. По крайней мере, я так помню.

– Какие песни она напевала? Те же, что ты пела мне, когда я была ребенком?

– Да, возможно, я пела тебе те же песни. Ей нравились гимны, она часто пела «Дети Отца Небесного». И «Изо дня в день». Но, как я сказала, она просто напевала, никогда не пела слова.

– Звучит так мило. Подожди, я могу включить их для тебя.

Она достает телефон, нажимает «Воспроизвести» и показывает Дорис видео из Ютьюб; та, щурясь, смотрит на маленький экран. Детский хор поет «Дети Отца Небесного» звонкими молодыми голосами. Они стараются достать самые высокие ноты.

– Именно так и звучало, когда мама напевала, она, словно напуганный ребенок, старалась петь повыше, но срывалась. Ей всегда приходилось начинать сначала, – смеется Дорис.

– Мне всегда нравилось, когда ты ее пела для меня, когда я сидела на твоем колене и ты трясла меня туда-сюда. Что это была за песня?

– «Маленькая ворона священника»… – Дорис поет первую строчку старой шведской детской песенки, а потом напевает остальное.

– Да, это она! О, мы должны спеть ее Тайре.

Дорис улыбается и, вытянув руки, кладет их на пухлые ножки Тайры. Они вместе поют. Дженни спотыкается на словах, невнятно бормочет, но они всплывают в памяти, когда она слушает хриплый голос Дорис. Она обвивает Тайру рукой и покачивает ее туда-сюда. Металлический поручень на краю кровати впивается ей в ноги, но ей слишком хорошо, чтобы останавливаться. Тайра хихикает. Она поскользнулась здесь, она поскользнулась там…

– Все всегда было так хорошо, когда ты приезжала к нам. Досси, я так по тебе скучала!

Дженни поворачивается к Дорис со слезами на глазах. Она лежит с закрытыми глазами, рот приоткрыт. Дженни резко тянется к ней и чувствует слабое дыхание. Выдох. Досси просто спит.

Глава двадцать третья

Ей стыдно, но она не может остановиться. Каждая коробка, каждая полка, каждый шкаф, каждый укромный уголок и трещинка. Она ищет везде. Находит фотографии, драгоценности, сувениры, иностранные монеты, чеки, записки на листках бумаги. Она внимательно все изучает. Складывает в кучки, сортирует по местам, где бывала Дорис. Многое из найденного она видит впервые.

Она замечает на стуле серый с узорами кардиган, он принадлежит Дорис и чуточку пахнет лавандой. Дженни укутывается в него и садится на край кровати. Тайра лежит на спине, спит, подняв руки над головой. На ней лишь памперс, и ее круглый животик поднимается и опускается, когда она дышит. Ее рот приоткрыт, а горло немного хрипит. Кажется, простуда не хочет отпускать ее, к прохладному воздуху Швеции всегда сложно приспособиться.

– Сладкая моя, – шепчет она и целует ее в лоб. Вдыхает сладкий запах кожи малышки, когда накрывает ее одеялом.

Дженни устала, и ей самой не помешало бы поспать, но найденные вещи Дорис раззадорили ее любопытство. Она опускается на холодный пол, изучает старые чеки, некоторые из них исписаны затейливым почерком. Один, из «La Coupole», засунут в замусоленный конверт, на уголке которого черными зацветшими чернилами нарисовано сердце. Бутылка шампанского и устрицы. Роскошно. Она ищет ресторан в Гугле и обнаруживает, что он все еще существует на Монпарнасе.

Она сходит туда однажды и испытает то же самое, что чувствовала Дорис. Интересно, с кем она ходила и почему на конверте нарисовано сердце.

Дженни открывает потрепанную деревянную коробку. Внутри лежат несколько французских монет и шелковый платок в клетку. Большой серебристый медальон отражает свет. Дженни аккуратно открывает его. Она видела его и прежде, поэтому знает, чего ожидать. Ей улыбается черно-белое лицо. Она прищуривается, чтобы получше рассмотреть маленькое изображение, но оно выцвело, черты лица мужчины кажутся плоскими. У него короткие темные волосы, зачесанные на одну сторону. Когда Дженни спросила, кто это, Дорис не ответила. Она осторожно вытаскивает фотографию из медальона. На оборотной стороне нет никакой записи.

Воспоминания Дорис лежат бумажной стопкой на кровати. Почти полночь, но Дженни не может остановиться. Берет в руки еще одну страницу и продолжает читать. Ей кажется, что Дорис будто рассказывает ей все вслух.

Глава двадцать четвертая

На следующее утро, не успев обнять Дорис, Дженни достает из сумки медальон и задает терзавший ее всю ночь вопрос:

– Кто это?

Дорис таинственно улыбается, щурится, но не отвечает.

– Ну же, ответь мне. Ты всегда молчишь об этом, но теперь-то можно рассказать. Кто это?

– Кое-кто из прошлого.

– Это Аллан, верно? Скажи, что это он.

Дорис качает головой, но улыбка и блеск в глазах тут же выдают ее.

– Он красивый.

– Конечно, каким еще он мог быть?

Дорис тянется за медальоном.

– Искупаться в Сене… Ох, это, наверное, так романтично.

– Посмотрим. – Дорис дрожащими пальцами открывает медальон и смотрит, щурясь, на фотографию. – Я теперь ничего не вижу.

Дженни подает Дорис лупу с тумбочки.

Дорис смеется:

– Представь, если бы Аллан знал, что через семьдесят лет я буду лежать здесь и с тоской смотреть на него в лупу. Это бы его позабавило!

Дженни улыбается:

– Дорис, что с ним случилось?

Дорис качает головой:

– Что случилось? Я не знаю. Понятия не имею.

– Он умер?

– Я не знаю. Он исчез. Мы познакомились в Париже и влюбились. Он бросил меня, но потом прислал письмо из США, в котором просил меня приехать к нему. Я получила его лишь год спустя, поэтому, когда я приехала в Нью-Йорк, он уже был женат на другой женщине. Подумал, что я не захотела приезжать и забыла его. Фатальное заблуждение, в котором он убедился, встретив меня случайно на улице Нью-Йорка. А потом он уехал во Францию, чтобы воевать за свою страну. Его мама была француженкой. Оттуда он написал мне письмо, в котором винил себя в собственной глупости и клялся в любви. Но, вероятно, он так и не вернулся домой, иначе после войны я бы получила от него весточку. Осталась только память о нас, о той ночи, когда мы вместе окунулись в Сену. Немцы взорвали мост, под которым мы купались тогда. Не осталось ничего. Лишь руины. Возможно, та же судьба постигла и моего Аллана.