Книга Александр Великий. Дорога славы - Стивен Прессфилд

При себе я удерживаю восемь отрядов конных «друзей» под началом Филота, четыре отряда царских копейщиков под командованием Протомаха и отряд пеонийцев, ведомый Аристоном. Мы будем атаковать справа.

На своём левом фланге, то есть напротив нашего правого, Дарий разместил тех самых лучников, о которых сообщил Сатон, сын Рыжебородого. Они прикрывают выстроившуюся за их спинами линейную пехоту. Очевидно, что, как только на этом участке начнёт развиваться наступление, лучники забросают стрелами атакующих, но в рукопашную с ними вступать не станут и, едва натиск окажется слишком силён, отступят в тыл, сквозь ряды своих товарищей.

Отметь особенность этой диспозиции и то преимущество, которое она даёт атакующему. Неприятель считает эту свою позицию очень сильной, поэтому он на этом участке даже не удосужился затруднить возможное наступление, забив частокол. В действительности же его позиция слаба и весьма уязвима.

Почему? Потому что плотная масса лучников совершенно бесполезна против тяжёлой кавалерии. Никакой лук не может эффективно поразить цель далее чем за двести локтей (а здесь, с учётом морского ветра, дальность поражения составит локтей пятьдесят). Но даже двести локтей скачущая галопом конница преодолевает за семь секунд. Много ли стрел успеют выпустить лучники, прежде чем они обратятся в паническое бегство, внося беспорядок в строй стоящей позади них линейной пехоты?

А теперь, мой юный друг, подумаем о том, кто эти недавно набранные персидские копейщики, пресловутая «царская дружина»?

Как доносят лазутчики, этих бойцов именуют «cardaces», что на персидском языке означает «пешие всадники». Формирование этого подразделения явно представляет собой попытку Дария восполнить самый серьёзный свой недостаток: практическое отсутствие природной персидской пехоты, способной потягаться с македонской фалангой. Замысел сам по себе неплох. Я хорошо понимаю Дария и одобряю его решение. Однако одно дело решение, и совсем другое — воплощение этого решения в жизнь. Персы не имеют опыта формирования и обучения крупных подразделений тяжёлой пехоты: эту роль у них выполняли преимущественно греческие наёмники. Теперь, когда пехотный корпус будет набран из благородных воинов и поставлен под командование знатнейших из знатных, обратятся ли эти горделивые вельможи за советом и наставлением к многоопытным эллинским командирам? Нет и ещё раз нет! Сделать так означало бы потерять лицо.

Благородные воители будут готовить новое подразделение к войне, исходя исключительно из собственных соображений и представлений.

Каждый перс по отдельности является превосходным, умелым и отважным воином. Однако ведение боевых действий в плотном строю — это не то искусство, которое можно освоить за один день. Не говоря уж о том, что оно чуждо персидскому национальному характеру. Азиаты — лучники. Их оружие лук, не копьё. Благородные юноши со времён Кира Великого обучались «натягивать лук и говорить правду». Рукопашный бой, тем паче в строю, не соответствует восточному духу: варвары предпочитают сражаться на расстоянии, с помощью метательного оружия. Даже щиты «царской дружины», плетённые в рост человека, это на самом деле щиты лучников. Своего рода переносные укрепления, предназначенные, чтобы ставить их на землю и пускать стрелы из-за укрытия. Такой щит совершенно непригоден для боя в тесном строю. Я уж не говорю об их боевом порядке: пятьдесят рядов в глубину — это не строй, а толпа.

Воин, стоящий в тылу, боится не столько врага (он его и не видит), сколько того, что при отступлении его затопчут собственные товарищи. Поэтому стоит передним рядам податься и дрогнуть, тыл бросает свои щиты и обращается в бегство.

Итак, я атакую лучников и «царскую дружину» Дария во главе тяжёлой конницы. Это будет кинжал, устремлённый в сердце медведя. Ну а моя фаланга в центре, а также пешие и конные отряды Пармениона слева удержат медвежьи лапы.

В тылу персидского войска находится лагерь Дария. Он огромен: это сто тысяч слуг, маркитантов, шлюх и прочего сброда. Когда неприятель в ужасе сорвётся с места, он побежит на собственных товарищей. Холмы позади него изрыты оврагами и канавами, что сулит смерть или увечье великому множеству людей и коней. Ну а те, кому удастся преодолеть этот нелёгкий рубеж, уткнутся в собственный обоз. При этом подразделения окончательно потеряют какую-либо управляемость, а все дороги окажутся забиты лошадьми, подводами, мулами, колесницами и людьми. И вот на такого, полностью дезорганизованного противника обрушится сплочённый удар нашей кавалерии. Враг, позорно бегущий, получит удар копьём в спину, а дерзнувший обернуться встретит смерть от удара в грудь. Десятки тысяч врагов найдут здесь свой конец, причём лишь каждый десятый из них будет сражён нашим оружием. Прочим суждено быть затоптанными, погибнуть в давке, сломать шеи, падая в ущелье. Овраги будут завалены трупами, и уцелевшие станут преодолевать их по телам товарищей.

Я собираю вокруг себя полководцев, отдаю последние приказы и отпускаю командиров к их подразделениям.

— Старина, — спрашиваю я Пармениона, — сможешь ты удержать левый фланг?

— Море покраснеет от персидской крови.

Меня радует такой настрой. Напоследок я галопом объезжаю ряды, не для того, чтобы подбадривать людей речами (на таком ветру сколько ни кричи, никто ничего не разберёт), но дабы воодушевить их самим своим видом. И это удаётся. Воинственные возгласы прокатываются вдоль шеренг, словно волны.

Опытные кавалеристы называют «высоким» такое состояние лошади, когда она вот-вот может выйти из-под контроля и понестись вскачь сама по себе. Подобное «высокое» напряжение я вижу сейчас в лошадях «друзей» и ощущаю под собой, в лёгком, едва касающемся земли аллюре Буцефала. Напряжение достигло высшей точки. Мы больше не можем ждать. В считанные мгновения я должен отдать приказ об атаке.

Неожиданно мы видим мчащегося со стороны нашего тыла одинокого всадника. Он появляется с прибрежной дороги, рассекает шов между кавалерией и пехотой левого крыла и выворачивает к центру линии.

Все взоры обращаются к нему. Воин держит в руках один из боевых стягов конных «друзей».

— Кто это, чёрт возьми? — удивляется Теламон.

На ветру трепещет темно-красный флажок Боттиеи.

— Это Счетовод!

Теперь мы узнаем его. Евгенид, который всего несколько часов тому назад рыдал в моих объятиях возле Мириандра, искалеченный персами Евгенид прибыл на линию фронта.

Бойцы застывают.

Счетовод на три четверти мёртв, и непонятно, какая сила удерживает его в седле.

— Верните его! — приказываю я Филоту, который немедля посылает галопом конников.

Как может искалеченный человек проделать такой далёкий путь? Он был серьёзно ранен ещё до того, как враг два дня назад надругался над ним, разгромив полевой лазарет. После этого он прошёл пешком двести стадиев до Мириандра, а теперь, уже верхом, проделал тот же путь в обратном направлении. Когда наши «друзья» приближаются, чтобы увести его с фронта, к нему словно бы возвращаются все силы. Он выпрямляется и мчит на открытое пространство. Войско выкликает его прозвище: