Книга Песни сирены - Вениамин Агеев

Мне сразу не понравилась затея Аллы, поэтому я сделал ещё одну попытку дезертировать.

– Всё-таки я не понимаю, зачем мне ехать туда с тобой? Не хочу я идти к этому Шемякину, да и тебе, честно говоря, не советую.

– Во-первых, туда добираться сложно – Генка в посёлке кирпичного завода живёт. А во-вторых, подстрахуешь меня, если что. И вообще. Я не хочу, чтобы ты про меня что-нибудь такое думал, а ты обязательно будешь ревновать, если я туда одна поеду, я тебя уже знаю. Ну не упрямься, поехали.

Так, почти против своей воли, я оказался в посёлке кирпичного завода, где и разыгралось очередное действие драмы.

Сначала мы проскочили нужный номер, так что мне пришлось развернуть машину и проехать мимо ещё раз, зато теперь я получше рассмотрел жилище шантажиста. Даже среди не слишком роскошных соседних строений Генкин дом с облупившейся извёсткой на стенах выглядел жалкой развалюхой. К ветхой калитке с голубоватыми остатками масляной краски на почерневших досках был прислонён велосипед. Перед домом, в палисаднике, обнесённом низкой изгородью из разномастных штамповочных отходов в виде металлических полос с рядами одинаковых отверстий, играла девочка лет четырёх – как выяснилось чуть позже, дочка Шемякина. После того, как мы развернулись, машина оказалась на той же стороне улицы, что и Генкин участок. И вот тут что-то надоумило меня встать на обочине таким образом, чтобы в зеркала заднего вида хорошо просматривался весь тыл, особенно пространство, непосредственно соприкасающееся с Шемякинской калиткой. Этому обстоятельству было суждено сыграть впоследствии серьёзную роль. Алла сразу же отправилась выяснять отношения с шантажистом, а я от нечего делать начал было озираться по сторонам. Впрочем, в окрестностях не наблюдалось ничего интересного, и я уже потянулся к бардачку, где у меня валялся недочитанный литературный журнал, но, даже не успев его открыть, отдёрнул руку. Мой взгляд случайно упал на зеркало, и я заметил, что Алла до сих пор ещё так и не вошла в калитку. Присев у изгороди и оживлённо жестикулируя, она о чём-то говорила с девочкой. Что-то странное почудилось мне в этой картинке – не знаю почему, но мне показалось, что моя подруга нарочно пригибается, чтобы её не было заметно из окон дома. Ещё через две-три минуты девочка вышла из палисадника, и Алла, взяв её за руку, быстрым шагом направилась к машине. До этого всё было тихо, и даже обрывки слов не доносились до моего слуха, несмотря на то, что оба передних окна в «Ладе» были открыты – видимо, разговор вёлся вполголоса. Но ещё через несколько секунд раздался истошный вопль:

– Маша! Дочка! Ты куда это собралась? Ну-ка быстро иди домой!

По ту сторону забора появилась полная женщина в домашнем халате и с головой, повязанной пёстрой косынкой. Она кричала из палисадника, положив грудь на изгородь, и в тот момент мне были видны только верхняя часть её корпуса да высунутая наружу голова. В голосе не слышалось страха или беспокойства, только нарочитая строгость взрослого человека, привыкшего воспитывать детей силой голосовых связок. Видимо, она решила, что Маша по собственному почину увязалась за незнакомой женщиной. Но после того как девочка, услышав её зов, на ходу обернулась и попыталась вырваться, а Алла лишь удвоила скорость, продолжая тащить ребёнка за собой, мать встревожилась по-настоящему. Теперь она опрометью кинулась к выходу, нелепо выкрикнув на бегу:

– Стой! Стой, зараза! Отпусти! Люди! Держите её!

И, чуть приостановившись и повернувшись лицом к дому, прежде чем продолжить преследование, позвала на помощь мужа:

– Гена! Скорей! Машу украли!

Девочка продолжала молча упираться и вырываться из рук Аллы, так что её приходилось тащить почти волоком, как танк из болота. Преследовательница, между тем, сбросила с ног тапочки, которые так и полетели в стороны, брызнув фонтанчиками пыли в местах падения, и тяжёлой рысью продолжила погоню уже босиком, отчего расстояние между бегущими резко сократилось. Но тут хитроумная Алла подхватила девчушку под мышку и стала вновь отрываться. Рассказывать об этом долго, на самом же деле всё произошло в течение каких-то секунд, тем не менее, я успел приготовиться к встрече подруги: завёл двигатель, включил передачу, лихорадочно заблокировал двери, а стёкла приподнял так, чтобы лишь небольшие полоски оставались открытыми. Как только Алла поравнялась с машиной, я заорал что было сил:

– Брось девчонку!

Но Алла в ответ стала лишь яростно дёргать ручку двери. Я медленно тронулся, снова и снова крича:

– Брось ребёнка! Бросай, или я уеду один! Бросай, тебе говорят!

Алла ещё некоторое время бежала параллельно с идущей машиной, так и держа ребёнка под мышкой и хватаясь за ручки дверей. Девчонка дрыгала ногами и вырывалась и, похоже, уже по-настоящему испугалась, потому что вдруг огласила округу оглушительным рёвом. В тот же момент из калитки выбежал Шемякин, одетый лишь в майку и трусы и обутый во что-то вроде галош, но зато с внушительной оглоблей в руках и, отчаянно матерясь, присоединился к погоне. Алла, наконец, оценила степень грозящей ей опасности и отпустила девочку. Это было очень кстати, потому что преследователи на какой-то миг остановились, дав Алле небольшую фору. Потом мать осталась с плачущей дочкой, а Генка довольно стремительно ринулся нас догонять, сократив расстояние до нескольких метров. Но было уже поздно: я разблокировал замок, и Алла резво вскочила в машину. Не дожидаясь, пока она закроет дверь, я дал по газам, и запоздало пущенная нам вслед в качестве метательного снаряда оглобля грохнулась на землю где-то далеко за кормой под затихающий аккомпанемент отборного мата. Несколько секунд мы ехали молча, пока любимая не бросила мне упрёк:

– Ну вот! Из-за тебя всё сорвалось.

Тут я уже не выдержал. Я гаркнул на неё так, что у меня самого зазвенело в ушах. Я обзывал Аллу словами, каких раньше никогда не позволил бы себе произнести. Я бил ладонями по рулю и потрясал кулаками. Надо заметить, что на мою подругу это не произвело сильного впечатления. Она молча сидела с выражением угрюмой сосредоточенности на лице, и лишь когда я остановился, чтобы перевести дух, без особого душевного волнения выдала:

– Всё сказал?

Я остолбенел. Было бы наивным предполагать, что Аллочка начнёт посыпать голову пеплом в знак покаяния, но здесь речь шла уже о другом. Здесь попахивало выдающейся душевной чёрствостью – вернее сказать, не чёрствостью, а какой-то тупостью или же скудостью воображения. Ведь по всей совокупности обстоятельств сегодняшнее происшествие просто обязано было закончиться для нас плачевно. То, что всё необыкновенным образом обошлось, ощущалось как чудо. И даже если на мгновение забыть о чувствах остальных участников событий – даже если вовсе не видеть в них живых людей, а условно считать всего лишь неодушевлёнными манекенами, вроде чудовищ в компьютерной игре – неужели Алла была не в состоянии понять, насколько она рисковала? Что касается меня самого, то страх, пережитый несколько минут назад, вовсе не исчез. Напротив, он только набирал силу от мысли о том, что могло произойти, будь наши преследователи чуть-чуть попроворнее. И ещё – от того, какие меня ожидали последствия, если только допустить, что кто-то из Шемякиных запомнил номер машины.