Книга Легендарное оружие древности - Андрей Низовский

Смерть Скопина вызвала взрыв народного горя, небывалый со времени смерти Александра Невского, а похороны полководца превратились в настоящую манифестацию. «Вопль и плач раздавались вокруг почившего героя: не говоря уже о его матери и супруге, обезумевших от горя, московский народ, от царя, патриарха и вельмож до нищих и убогих, толпился на его дворе в слезах и рыданиях», — пишет Д.И. Иловайский. «Толпа народа провожала его останки, — сообщает Н.И. Костомаров. — Гроб его несли его сослуживцы и пели надгробные песни; их окружала толпа женщин; тут были вдовы, сестры и дочери убитых в бою служилых; они поддерживали мать и жену усопшего, которые от тоски лишались памяти и чувства. Разливался слезами и вопил царь Василий, но ему не верили; все понимали, что он плачет над трупом того, который, может быть, через несколько дней заступил бы его место». Когда тело полководца лежало приготовленное к погребению, проститься со своим боевым товарищем приехал Яков Делагарди. Суровый шведский военачальник прослезился при виде мертвого Стопина и сказал: «Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях государя моего не видать мне такого человека!» Русские книжники, знакомые со сказаниями о Троянской войне, сравнивали Скопина-Шуйского с легендарными героями древности Ахиллом и Гектором.

Сначала тело Стопина предполагалось положить в Чудове монастыре, чтобы потом отвезти в родной Суздаль (занятый в ту пору «ворами» и шайками Лисовского) и похоронить рядом с предками, но москвичи потребовали, чтобы погребение было совершено в Архангельском соборе в Кремле, рядом с могилами великих князей и царей. Василий Шуйский был вынужден согласиться на это требование. На следующий день тело Скопина было погребено с поистине с царскими почестями: гроб его несли высшие бояре и ближайшие боевые соратники, в Архангельском соборе сам патриарх Гермоген при огромном стечении народа отпевал усопшего воеводу. «Царь Василий не менее других вопил и плакал, — замечает Н.И. Костомаров, — но сознавал ли он все значение своей потери; понимал ли, что вместе с Михаилом порывалось звено, связывавшее его с народом, и что он хоронил свою династию? Во всяком случае, эту смерть он оставил безнаказанной и осиротевшее главное воеводство передал не кому другому, а все тому же ничтожному брату своему Дмитрию».

Короткая, но яркая жизнь и трагическая смерть Скопина поразили воображение современников. Светлый образ царственного юноши вошел в народный фольклор, о его подвигах и смерти слагались сказания и песни. В народе сохранилось убеждение, что Скопин пал жертвой дворцовых интриг и был отравлен недоброжелателями, и этот взгляд прочно вошел в народную поэзию. В одной из песен бояре, проникшись «злою завистью», подговаривают дочь Малюты Скуратова поднести Скопину отравленное питье:

Поддернули зелья лютого, Подсыпали в стакан в меды сладкие, Подавали куме его крестовые, Малютиной дочери Скуратовой.

По другому варианту легенды, сама Малютина дочь решила отравить Скопина:

В те поры она дело сделала. Наливала чару зелена вина, Подсыпала в чару зелья лютого, Подносила чару куму крестовому. А князь от вина отказывался: Он сам не пил, куму почтил. Думал князь — она выпила, А она в рукав вылила. Брала же она стакан меду сладкого, Подносила в стакан зелья лютого, Подсыпала куму крестовому. От меду князь не отказывается, Выпивает стакан меду сладкого. Как его тут резвы ноженьки подломилися. Его белые рученьки опустилися. Уж как брали его тут слуги верные, Подхватили под белы руки, Увозили князя к себе домой.

Со страхом и скорбью встречает Скопина его мать:

«Дитя ты мое, чадо милое! Сколько ты по пирам не езжал, А таков еще пьян не бывал?»

Сын отвечает:

«Ой ты гой еси, матушка моя родимая! Сколько я по пирам не езжал, А таков еще пьян не бывал; Съела меня кума крестовая, Дочь Малюты Скуратова!»

Он к вечеру, Скопин, и преставился.

Народные предания о смерти Скопина даже трансформировались в былину (хотя сохранились и собственно исторические песни о Скопине), и, таким образом, Михаил Скопин-Шуйский стал единственным историческим персонажем эпохи позднего Средневековья и Нового времени, вошедшим в былинный цикл (этот факт свидетельствует о небывалом впечатлении, которое произвела на современников и их ближайших потомков личность молодого полководца). В былине событие из Москвы перенесено в древний Киев, реальные лица начала XVII века — Скопин и дочь Малюты Скуратова — сидят на пиру вместе с князем Владимиром, Ильей Муромцем и Добрыней Никитичем. Историческое событие приобретает эпические черты: дочь Малюты Скуратова, испросив у князя Владимира разрешения напоить Скопина-богатыря вином, «брала чашечку серебряну» и отправлялась в погреба, где совершила черное дело — подмешала в кубок с вином отраву:

А спускалася во погребы глубокие, Да намерила она чару зелена вина, Невелиху-немалу — полтора ведра, Еще клала коренья да зелья лютого: Загорелося во чаре да во серебряной, Середи-то есть чары да есть пламя мечет, По бокам-то есть чары да искры сыплются. Выходит на гридню да на столовую, Выносит она чару да зелена вина… […] Говорит тут Скопин да сын Михайлович: «А выпить мне та чара — живому не быть, А не выпить мне чара — виновату быть». […] Он понадеялся на силу на могучую, На свою ли удачу да богатырскую, Он пьет эту чару да за единый дух. Сидит тут Скопин скоро не по-старому, Не по-старому Скопин сидит, не по-прежнему, Повеся он свою держит буйну голову, Скакал ли со лавки, с дубовой доски, Через те еще столики дубовые, Он падал на середу кирпищат пол. Да на то были русски-те богатыри, Скочил еще стар казак Илья Муромец, Подхватил он Скопина да за праву руку, А скочил тут Добрынюшка Никитич млад. А Добрыня-то хватил его за леву руку, Поставили они его на резвы ноги. […] Да скоро привели попов, причетников, Да покаялся Скопин сын Михайлович, Повалили его на лавку на брусчатую, Повалили под иконы под святы его. Немножко прошло да тут времечка, Преставился Скопин сын Михайлович, Да сделали ему гроб да, право, вечный дом, Наверх обтянули да хрущатой камкой, Да хоронили Скопина сына Михайловича, Погребли, похоронили да добра молодца.

Уникальным памятником исторических событий, связанных с блестящим, но коротким взлетом легендарного героя эпохи Смутного времени, является палаш Михаила Скопина-Шуйского, ныне хранящийся в собрании Государственного исторического музея в Москве. Известно, что после смерти полководца этот палаш попал в руки князя Ивана Ивановича Шуйского, брата царя Василия Шуйского, у которого оставался до 1638 года. Затем палаш на десять лет исчезает из поля зрения, а в 1647 году объявляется уже как собственность князя Семена Васильевича Прозоровского: в этом году Прозоровский отдает палаш «в серебряной оправе с каменьями, собственный князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина» Соловецкому монастырю, в ризнице которого оружие хранилось до 1923 года.