Книга Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота - Жан Маркаль

Такова была окружающая среда, в которой рос юный Беранже Соньер. Он останется монархистом на всю жизнь. Конечно, его идеи можно (и нужно) назвать реакционными, но в равной мере это патерналистские устремления. Что, кстати, вполне объясняет ту линию поведения, которой он придерживается: священник обязан быть движущей силой общества как в материальном плане, так и в духовном. Разве Беранже стремился к чему-либо иному?

В 1874 году Соньер поступает в семинарию Каркасона. Там он получает обычный набор знаний, необходимых для священника, и в июне 1879 года становится священнослужителем. Его младший брат опережает Беранже на целый год: вероятно, у старшего Соньера были какие-то трудности, мешавшие ему дойти до конца обучения. А может быть, это был не столь уж блистательного ума юноша, каким нам его обычно описывают в «романе об аббате Соньере». Но, как бы там ни было, он заканчивает обучение в возрасте двадцати семи лет, после чего его отправляют в Але на место викария с оплатой 900 франков в год: такую сумму предоставляет викариям закон, регулирующий отношения государства и Церкви.

Молодой викарий, как кажется, целиком и полностью предан своему делу и, помимо повседневных обязанностей, не упускает возможности проявить как можно больше заботы и внимания прихожанам, желая снабдить деньгами наиболее нуждающихся — или, по крайней мере, заставить тех, у кого есть деньги, обратить внимание на их бедственное положение. Как видно, это стремление заложено в нем изначально. Конечно, получив богатство. Соньер стал жить чересчур привольно, но не стоит забывать и о том, что он не расставался с мыслью пустить его на доброе дело, поделиться им с другими людьми. Вероятно, это патерналистские устремления, сходные с идеями аристократии того времени. Во всем этом можно усмотреть не больше чем системные отношения, удерживающие население Франции в зависимости от Церкви и от тех, кто заключил с ней союз, то есть монархистов и части «правых» республиканцев, готовых примкнуть к роялистам. Но образ действий Соньера, как и большей части его коллег, очевидно, является следствием обучения в тени аристократического семейства.

В свободные часы наш аббат прогуливается по улочкам Але. Этот деревенский крепко сложенный человек, от которого веет здоровьем и жизненной силой, любит «подышать свежим ветерком» и живо интересуется всем, что его окружает. Ему нравится бродить среди руин кафедрального собора, разглядывая развалины древнего монастыря. Вероятно, думая о былой, ныне исчезнувшей красоте этого архитектурного памятника, он не раз сожалеет, что в 1862 году Виоле-ле-Дюк не счел нужным взяться за его реставрацию. Соньер навешает и могилу бывшего епископа Але Никола Павийона, ученика и друга Винсента де Поля, проявлявшего милосердие к беднякам и полагавшего, что проповедование христианского учения и образование деревенских жителей может быть как мужским, так и женским делом (мысль по тем временам довольно редкая). Вероятно, эти слова, произнесенные двадцатидевятилетним епископом Але, довольно часто приходят на ум Беранже: когда в его распоряжении окажется приход Ренн-ле-Шато, он попытается претворить его слова в жизнь. Не вспоминает ли он, помимо этого, двусмысленное изречение провансальского трубадура Ука де Сен-Сирка о том, что Бога можно постичь через женщину? Конечно, трубадур говорил о совершенно иной вещи, но… Разве не к Марии из Магдалы обратился воскресший Иисус с просьбой передать ученикам весть о его воскрешении?

Во время своих «археологических» прогулок Беранже встречает человека, которому «в деле Ренн-ле-Шато» уделяют лишь несколько строк, что по меньшей мере странно, так как именно этот персонаж в каком-то смысле предопределил дальнейшую судьбу священника. Его влияние на ум молодого викария во многом позволяет понять часть творений Соньера. Почему его обходят молчанием? Почему эти важные встречи не нашли отражения в истории жизни столь же таинственной, как и Соньер, личности? Этот художник, чьи творения практически неизвестны потомкам, оказал сильнейшее воздействие на будущую деятельность аббата. Речь идет об Анри Дюжардене-Бометце, который впоследствии будет навещать Соньера на вилле «Ви», неизменно встречая самый радушный прием.

Анри Дюжарден-Бометц, родившийся в 1852 году, долгое время занимался живописью, но поскольку его ремесло не приносило доходов, он оставил искусство ради политики. Став главным советником департамента Од, в 1889 году он был избран депутатом. Его активная деятельность в палате депутатов привела к тому, что бывшему художнику доверили пост заместителя министра изящных искусств. Анри Дюжарден-Бометц — член радикальной партии и притом, заметим, убежденный в своих идеях франкмасон. Удивительно, как столь разные по духу и убеждениям люди смогли подружиться… Искренне верующий монархист-легитимист, отстаивающий идеи «правых», священник, заботящийся о своем долге, — и антиклерикал, если не сказать атеист, готовый сражаться за победу «левых», сторонник светского характера образования, целиком и полностью поддерживающий деятельность кабинета Комба. И, несмотря на это, их взаимная симпатия с годами не ослабнет: дружба священника и министра изящных искусств продлится вплоть 1910 года, до смерти Анри Дюжардена-Бометца.

О чем беседуют во время прогулок по Але эти два человека? Разумеется, о политике, поскольку ни тот, ни другой не собираются ни скрывать своих убеждений, ни отступать от них. Но возможно, что общей темой для разговора становятся искусство и археология, ведь оба они прогуливаются вокруг аббатства Але. Говоря откровенно. Соньер по сути своей невежда: в то время преподавателей семинарий не слишком беспокоил вопрос о том, будут ли их ученики, будущие служители культа, обладать артистическим вкусом. В результате такого невежества многие деревенские кюре продавали антикварам по несоразмерно низкой цене статуи удивительной красоты, заменяя их безобразной гипсовой продукцией в духе Сен-Сюльпис: сегодня эти наводящие уныние гипсовые скульптуры можно увидеть во многих храмах. Порой происходят еще более страшные вещи: пользуясь тем, что здание не занесено в списки исторических памятников, многие кюре в буквальном смысле калечили свои церкви, превращая прекрасные уютные святилища в подобия залов заседаний.[61] Беранже Соньер внимательно слушает художника. Без сомнения, тот дает ему объяснения о пышном символическом убранстве этого достойного, но покинутого святилища, которое, несмотря на все ходатайства и жалобы Дюжардена-Бометца, продолжают растаскивать каменоломы с явного на то позволения административных властей. Без сомнения, художник наводит Соньера на размышления о том, насколько необходимы пастве конкретные и образные воплощения христианских идей, даже если эти изображения поначалу могут сбивать столку. Франкмасон Анри Дюжарден-Бометц не понаслышке знает о системе символов: вполне возможно, что он учит молодого викария распознавать некоторые из них и понимать их значение.