Книга Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 - Константин Сахаров

Должен сказать несколько слов о контрразведке 3-й армии. Более образцовой службы мне не случалось встречать. На это тяжелое дело шли к нам, именно сюда, лучшие люди, честные, неутомимые и храбрые; среди них большинство были с высшим университетским образованием. Поэтому здесь не было места тем ненормальностям и злоупотреблениям, какими иной раз грешили другие контрразведки; в 3-й армии все было чисто и справедливо. Но зато не было ни малейшей поблажки и спуску разрушителям русской государственности. Не покладая рук, зачастую рискуя своей жизнью, чины армейской контрразведки открывали каждую противоправительственную партию, наговор, вылавливали большевицких агитаторов и всех сродственных им, уничтожая социалистическую заразу в корне. Оттого-то и не заводилось эсеровское предательство в районе моей армии.

8

Наше наступление развивалось. Я напрягал последние силы, требовал и добивался того же от всех чинов армии. Все наши боевые задачи были выполнены; было сделано больше, – мы нанесли три сильных удара большевикам – в центре, на севере и на юге, выполнив часть задачи 2-й армии, разбив красных везде.

Как недавнему участнику всех этих боев, этого нового подвига русской армии, мне трудно описать его достаточно полно и ярко. Найти подходящие краски, осветить события, их причинность и значение – дело будущего историка. Я должен только указать на общий ход событий и на самую сущность происходившего. Ведь армия, которая отступала четыре месяца, прошла с этими тяжелыми отступательными боями свыше 2 тысяч верст, не только не развалилась, но не потеряла своей боеспособности и духа; более того, армия нашла в себе самой силы, – ибо резервов с тылу подано не было, – нашла силы перейти в решительное наступление и нанести полное поражение врагу. Случай небывалый.

– Это только одни русские могут делать такие чудеса: после 2 тысяч верст отступления перейти в такую удачную контратаку, – говорил совершенно искренно английский генерал Нокс в его последний приезд ко мне в армию.

Ведь ясно для каждого, что такое напряжение и такой успех могли быть результатом только полной веры в свое дело со стороны всех масс наших, нашей чисто народной армии. Эта вера двигала на чудеса, а чудеса создавали дальнейший подъем и удесятерили силы. Вместе с тем росла уверенность в окончательной победе национальной идеи над черными враждебными силами кровавого интернационала. Никогда не были мы так близки к победе, как в эти дни. Но главная трудность заключалась теперь в том, что наши ряды все более и более редели, красные же, наоборот, с каждым днем усиливались; они вливали, подавая непрерывно с тылу, подкрепления из своих запасных частей, они повернули на восток еще одну дивизию[7] и конные части, направленные было на деникинский фронт.

19 сентября я вновь пригласил к прямому проводу главнокомандующего, доложил ему обстановку и затруднения, настойчиво просил о присылке пополнений; иначе было немыслимо ставить новые боевые задачи, тратить свои силы, добиваться успеха, чтобы потом все потерять. На этот раз я получил определенные обещания, что мне будет прислано в течение первой недели 10 тысяч пополнений, на вторую неделю еще 10 тысяч и, кроме того, партизанская бригада полковника Красильникова.

Этого было достаточно и вполне удовлетворило бы армию. Имея это обещание, мы напрягли новые усилия и продолжали сбивать красных с каждой позиции, гнать их к Тоболу.

Операция свелась теперь к труднейшему и малорезультативному фронтальному наступлению, которое не могло уничтожить армию противника, оставляя его тыл и пути отступления без разрушения. Это произошло вследствие двух причин: во-первых, 3-й армии пришлось бить своим правым флангом на север вместо юго-запада, чтобы помочь 2-й армии; а во-вторых, и это главное, – масса конницы, сосредоточенная на нашем левом фланге, после успеха в бою под станицей Пресновской, после разгрома 5-й и 35-й советских дивизий, проявила очень большую пассивность и потеряла много времени, вместо того чтобы стремительно вынестись к Кургану и разгромить тылы красных, отрезать их силы от переправ на Тоболе. Ну, на это были свои оправдания: иррегулярность молодого Сибирского казачьего корпуса, плохой конский состав его, запутанные и противоречивые задачи, поставленные ему Главковостоком. Была упущена блестящая и большая возможность обратить нашу первую победу в разгром красных.

Поэтому-то нам и приходилось в течение более двух недель, шаг на шагом, бить большевиков в целом ряде непрерывных боев, производя постоянные маневры одними и теми же силами. При этом надо сказать, что эти силы наши были численно меньше действовавших против нас красных. Почти на каждом участке многоверстного фронта армии нашим частям приходилось атаковать сильнейшего противника. Это было возможно только при постоянных перегруппировках и перебросках полков и дивизий с одного фланга на другой, чтобы создавать в нужных местах перевес в силах. Можно представить, как эти форсированные марши и маневры утомляли войска. Бои, упорные и жестокие, так как большевики не только оказывали нам стойкое сопротивление, но и сами пытались переходить в контратаки, – бои с каждым днем уменьшали наши силы. Тыл же по-прежнему оставался безучастным и не подавал подкреплений.

Многочисленные просьбы и доклады о тяжелом положении вызывали успокоительные ответы и обещания. И это было еще хуже, так как в ожидании этих обещанных свежих резервов, рассчитывая на них, мы расходовали свои последние силы. Чтобы докончить начатую операцию и опрокинуть красных за Тобол, было введено в боевую линию все, опять включительно до моего личного конвоя; я отправил две роты егерей штаба 3-й армии генералу Каппелю, на три дивизии которого в конце операции выпали самые трудные задачи, так как в полосе железной дороги большевики сосредоточивали всего больше своих войск, прибывающих в эшелонах из Центральной России.

Серый сентябрьский день, дождик, мелкий и назойливый, сеял уже вторые сутки и развел ужасную грязь. Из частой сетки его проглядывали полуоголенные желтые перелески, унылые снятые поля, маленькая железнодорожная станция со взорванной красными при отступлении водонапорной башней. Здесь стояли две роты егерей, готовых идти на фронт. Обходя ряды их, я видел в глазах всех офицеров и солдат одно желание идти и победить, уверенность в успехе. Ведь весь сентябрь мы всюду били большевиков, гнали их по всему фронту.

С бодрой песней и с молодым блеском возбужденных близким боем глаз шли егеря на поддержку волжан. Тонула в туманной дали дождливого дня их колонна, сливалась в мутное движущееся пятно, таяли и терялись в воздухе могучие аккорды русской военной песни…

Смело мы в бой пойдемЗа Русь святую!И как один прольемКровь молодую…

Через несколько часов егеря вошли в боевую линию, новый порыв, и последняя станция перед Тоболом была взята. Даже такой незначительный прилив свежих сил мог дать решительные результаты!

На другой день привезли раненых. Две мои егерские роты потеряли из трехсот человек более ста убитыми и ранеными, но зато помогли сломить последнее сопротивление большевиков, взяли много пулеметов и захватили в плен целый советский батальон. Я обходил раненых. В углу лежал молодой егерь с обвязанной головой, – пуля пробила ему череп. Белая повязка с проступившей кровью закрывала лоб и падала на опущенные ввалившиеся глаза. Лежавший рядом егерский офицер с простреленной грудью доложил мне, что раненный в голову егерь кинулся первым на пулеметы и упал раненым уже после того, как прикладом свалил большевика-комиссара.