Книга Забытые - Диан Дюкре

Женщины смеются, нарушая ночную тишину.

5

Начинается зима, любовь отходит на второй план. В лагере люди ощущают близость к природе гораздо сильнее, чем где-либо еще. Всю ночь идет дождь. Тяжелые капли падают на крышу; принесенные северным ветром, они стучат по кровле, отскакивая от нее, но иногда и просачиваясь внутрь. Из-за влажности от глиняного пола исходит едкий запах мочи, им пропитано все в бараке. Каждый раз, когда идет дождь, это становится проверкой помещения на водонепроницаемость. Через несколько минут одна из капель просачивается через дыру в крыше. За каплей-разведчицей следует целое войско, которое штурмом прорывается сквозь брешь и падает вниз через равные промежутки времени. Ева поднимается, подставляет под стекающие капли консервную банку, и они стучат по жести с громким неприятным звуком. Еве снова приходится встать, чтобы подложить тряпку. Капли-беглянки падают рядом с банкой, стекают во вторую миску, подставленную Евой, затем в таз в глубине барака (женщины завесили его простыней, и теперь он служит туалетом для Лизы: ей больше не нужно рисковать, поднимаясь и спускаясь по скользким ступеням сортира).

Эта музыка, в которой ритмичность то появляется, то исчезает, раздражает Еву. Подниматься еще рано, лучше подождать, пока рассветет, иначе можно окоченеть от холода. Ева переставляет емкости, ждет, когда три капли упадут одновременно, синхронно. Но этого не происходит: инструмент не настроен, небу нужно постараться.

Лиза стонет. Каждое утро одна и та же изжога начинается у нее в желудке, поднимается вверх, заходит в горло и упирается в зубы: ее рвет желтоватой пенистой жидкостью, ее мучают голод и тошнота. Идет уже третий месяц беременности, но ее живот нисколько не увеличился. Может быть, он решил пока оставаться незаметным? Как отреагирует Грюмель, когда узнает, что одна из женщин беременна, и не от него? Он привык быть вожаком стада и не потерпит конкуренции. Он усмирил испанцев, заперев самые горячие головы в блоке-карцере; по крайней мере тех, кто ухлестывал за женщинами. Без малейшего лучика света они скоро совсем ослабнут. Грюмель оставил только самых хилых, ослабевших, но все еще пригодных к работе. Педро и Эрнесто вот уже более трех недель находятся в карцере, не имея возможности контактировать с внешним миром. Остальные заключенные просовывают им под дверь небольшие клочки бумаги. Эрнесто принадлежит к тому типу мужчин, которые, находясь вдали от любимой, ни за что не дадут почувствовать ей свое отсутствие. Каждую ночь, сидя у масляной лампы, он рисует предметы обихода и рано утром передает рисунки товарищам, работающим поблизости, просовывая бумагу в щели между досками барака. Эрнесто изображает все, что может понадобиться Лизе в ее состоянии и чего ей так не хватает. Он не может ей это дать, поэтому рисует.

Лиза с интересом рассматривает рисунки. Перед ней – детская коляска: четыре больших колеса, откидной верх и высокая прямая ручка. Удивительно реалистичные кружева украшают постеленное внутри одеяло. На нем сверток. Это младенец. Накануне Лиза получила изображение пары войлочных башмачков, еще раньше – серебряной погремушки, на которой Эрнесто карандашом написал их имена. Имени ребенка там не было. Наверное, это к несчастью.

Мужчин, которые разделяют камеру с Эрнесто, разъединяют мрак и бездеятельность. Педро целыми днями сидит на тюфяке, уставившись в пустоту. Он ни с кем не разговаривает, почти ничего не ест, не моется и не причесывается: так и сидит, одетый, в одном положении. Но даже в таких условиях с его лица не сходит добродушное выражение. Мужчину, сидящего рядом с ним, заедают вши, но он, похоже, уже не обращает на них внимания. Он методично бьется о стены, как муха об лампочку, и все повторяет: «Франко продал нас Гитлеру, он всех нас съест» – бредя о том, как они будут съедены. Каждый вечер Эрнесто рисует новые картинки, вкладывая в них остатки своей жизненной силы, уделяя внимание деталям, делая их как можно более выразительными: так он пытается избежать безумия и поддерживать связь со своим еще не родившимся ребенком.

Ева смачивает полотенце в подогретой воде и протирает Лизе лицо, чтобы той было хоть немного легче. Ни одна женщина в бараке, кроме Евы, никогда не рожала, то, что происходит с Лизой, – для них невероятная тайна, о которой они хотят узнать как можно больше. Нет ли у нее ощущения, будто с ней происходит что-то странное? Не больно ли ей? Не шевелится ли малыш? Не чувствует ли она, что стала «настоящей женщиной»? И куда деваются испражнения ребенка? У Лизы нет ответов на эти вопросы. Более того, у нее полно собственных.

– Идем, я отведу тебя в медпункт к мадам Кассер. Наверняка она получила еду из Красного Креста. Ты поешь, и это придаст тебе сил.

– Сначала поговори с ним. Поговори с моим ребенком.

– Но, моя дорогая, у тебя такой плоский живот, что у меня может возникнуть чувство, будто я беседую с твоим пупком! Мы поговорим, когда твой животик округлится.

– Поговори с ним.

Лиза смотрит на подругу, и лицо у нее белее простыни. У Евы не хватает духу ей отказать. Она приближается к животу подруги, но ей в голову ничего не приходит. Когда-то она уже разговаривала с ребенком в утробе, но его у нее отняли. Она бы так хотела стать матерью, но уже не сможет. Лиза же этого совсем не хотела, но это произошло. Судьба ужасным образом заставляет нас преодолевать пропасти, словно протягивая нити между тем, кем мы являемся, и тем, чего мы ожидаем. И мы ходим по этим нитям, словно акробаты, вытянув руки, чтобы удержать равновесие. Побеждают те, кто не смотрит вниз, а направляет шаги к линии горизонта. Ева не может говорить с ребенком Лизы, у нее под ногами огромная пропасть. Но она может спеть для него:

Дорогая весна,Совсем скоро придешь,Беды все унесешь,Воды осениИ следы зимы.

Дорогая весна,Совсем скоро придешь,Холод-голод возьмешь,Пережить их смогли,Потому что тебя очень ждали.

Дорогая весна,Ты не забудешьТу, что теряла свои листья,Чтобы накормить тебя фруктамиИ молоком напоить.

Дорогая весна,Ты будешь идтиК лету своей жизни,Ты будешь сильнее и лучшеЛюбой другой поры в году.

Дорогая весна,Ты меня не ищи,Всем я стану видна,Птицей буду, легкоПолечу в небеса высоко.

Я буду тысячью ветрамиИграть с твоими волосами,Я буду искрами, полями,Хлопьями снега,Светом,Музыкой над нами.

Я буду каплями дождяДля урожая,Стану звездой,В ночи гореть я буду для тебя,Дорогая весна,Только бы ты не забыла меня.

– Ты права, это будет ребенок весны, – улыбается Лиза. – А теперь мне хотелось бы пойти туда. Я знаю, что со мной не случится ничего плохого.

Ливень превратил землю снаружи барака в настоящую клоаку. Лиза и Ева стараются идти по гальке, которой заботливые испанцы посыпали дорожки. Подруги думают, что издалека, наверное, выглядят забавно: две нескладные фигуры, шлепающие по скользкой глине, постоянно спотыкающиеся и падающие то набок, то вперед. Они направляются к тому месту, где раньше находилась сцена: время превратило ее в Голгофу. Женщины медленно продвигаются вперед, увязая по щиколотки в грязи. Им приходится прилагать много усилий для того, чтобы вытаскивать ноги из размокшей глины. Но борьба неравная. Грязь проникает всюду, куда только можно, и ноги у женщин полностью промокли. И вот внезапно перед ними появляется она, словно глиняная скульптура, пытающаяся ожить. Дагмара поднялась посреди ночи и попробовала пробраться к сгоревшему бараку, но стала заложницей мокрой глины. Она боролась, падала на землю, пыталась подняться, но все было тщетно. Вскоре ее руки тоже увязли в глине, которая вместе с союзницей-водой быстро сделала свое дело. Тело Дагмары размякло, и она утонула в грязи прямо посреди блока. Ее бездыханное тело лежало на земле. Ева смотрит на горы, и ей кажется, что они приближаются.