Книга Будьте как дети - Владимир Шаров

Когда первые из коммунаров ступили на идущую прямо на юг в Иерусалим лунную дорожку, расстеленную для них Господом, она, словно непрочный плетеный настил, напряглась, прогнулась, по ней пошла рябь – и толпа замерла. Однако Полуэктов стал молиться еще истовее, еще громче и яростнее, и дорожка, будто испугавшись, выровнялась, сделалась по-старому гладкой. Впрочем, тут, у берега, на мелководье никакой опасности для коммунаров не было. Потом почти до горизонта детдомовские отряды шли по ней, как по набережной, мощно, уверенно печатая шаг, и лишь на линии, разделявшей небо и море, то ли из-за налетевшего шквала, то ли она просто устала, с дорожкой опять начались нелады. Но и здесь обошлось. С одной стороны, в толпе, хоть и на пределе зрения, видели, как курсанты словно в немом кино, точным балетным движением сбросили винтовки в воду, а с другой – Полуэктов, быстро, почти лихорадочно зачастивший свою молитву, похоже, снова был услышан. Так или иначе, дорожка разгладилась.

Коммунары давно скрылись за горизонтом, но собравшаяся на набережной толпа продолжала стоять; лишь когда рассвело, народ стал расходиться. Повода вроде бы не было, но настроение у всех было печальное. Люди друг с другом даже не прощались, просто тихо шли домой. Вообще было такое чувство, что, что бы ни было дальше, таганрожцы от этой истории устали и хотят ее поскорее забыть. Газетчики были уверены, что постепенно люди всё примут и всё переварят, и еще долго поход коммунаров в Святую землю будет главной темой городских посиделок. Но потом признали, что ошиблись, – в разговорах детдомовцев почти не поминали.

Что же до того, дошел ли кто из коммунаров до Малой Азии, то лично я в их успехе сомневаюсь. Данный вопрос занимал не меня одного. Но ответа нет и сейчас. Хотя «Азовский вестник» после закрытия возвращался к той ночи скупо и неохотно, в номере от 5 июля он сообщил, что в сети к феодосийским рыбакам попали семь тел утопленников, по виду детских, но в воде они находились больше месяца, и опознать погибших не получится. Впрочем, газета оговаривалась, что это почти на двести километров западнее дороги, по которой шли детдомовцы. Что трупы могло снести к Крыму течением, никто и не заикнулся.

Через месяц после публикации об утопленниках – вряд ли здесь есть связь – из Москвы прибыла комиссия союзной прокуратуры. Ею заново были допрошены и городские власти – от секретаря горкома партии до рядовых чоновцев – и те, кто работал в детдоме. Особенно интересовала следователей фигура Полуэктова. Чекисты ничего любопытного рассказать о нем не сумели, другое дело – коллеги отца Никодима из бывших гимназических учителей. Против ожидания на допросах они держались весьма откровенно. Из их показаний явствовало, что именно Полуэктов подвел детдомовцев к мысли пешком перейти Черное море. Сделано всё было умело, так что в конце концов коммунары начали думать, что это решение принято ими самостоятельно, а Никодим, наоборот, их удерживает.

Они говорили, что несколько месяцев, причем не таясь, Алексей Николаевич убеждал воспитанников Коммуны, что только они, дети, они единственные могут спасти наш несчастный мир, и главное, что необходимо для этого, – освободить Святую землю. Будучи учителем географии, он на уроках показывал кратчайшие пути из Таганрога через Кавказ, Анатолию и Сирию в Палестину. Даже задавал их учить, а потом спрашивал и ставил в журнал отметки. Когда воспитанники поверили, что только от них зависит, будет ли мир спасен, Полуэктов вдруг разом переиграл, стал говорить коммунарам, что идти через Кавказ – гиблое дело, настоящих дорог там нет, одни караванные тропы, в которых и среди местных разбираются немногие. Вдобавок это огромный крюк. Идти надо напрямик, по морю.

Некоторые из детдомовцев сомневались, спрашивали: разве обычный человек, не Христос, может идти по водам, не утонут ли они? В ответ он называл их Фомами неверующими и снисходительно объяснял, что вера – краеугольный камень мироздания, она укрепляет не только человека, но и стихии вокруг него, безверие же, наоборот, всё рушит. Если они правы перед Богом, если воистину чисты и непорочны, пускай ничего не опасаются: идти что по воде, что по брусчатке – разницы нет. Пучина поглотит лишь грешников, не способных спасти и самих себя, да тех, в ком недостаток веры. И тут же принимался издеваться, спрашивал воспитанников: может быть, это просто немереная гордыня, с чего они вдруг взяли, что могут спасти Адамов род? И насмешливо добавлял: «Я ни от кого не скрывал и не скрываю: гордыня – грех, большой грех».

На взгляд горожан, вышеприведенного было достаточно для серьезных обвинений, но московская комиссия показаний коллег отца Никодима будто не заметила. Она и у учителей, а позже и у Полуэктова допытывалась ответа только на один очень странный для советской юстиции вопрос: почему он перестал молиться, спустился с вышки еще за три часа до рассвета. Не обрек ли он тем коммунаров на неизбежную гибель? Интернатских преподавателей, всех без изъятия, данное предположение ставило в тупик, ничего путного от них так и не добились.

Полуэктов же, державшийся на следствии вполне спокойно, заявил, что, во-первых, прокуратуре доказать подобные обвинения будет нелегко: кто вообще сказал, что дети погибли, а не идут сейчас где-нибудь по Малой Азии? Во-вторых, заявление, что он перестал за них молиться, тоже бездоказательно – если искренне веруешь в Господа, до Него отовсюду рукой подать – на вышке ты или в своей комнате. В-третьих: абсурдно думать, что его молитвы могли значить для Господа больше, чем молитвы самих детдомовцев. Наверное, эти доводы прозвучали убедительно, во всяком случае, ни ареста, ни суда не последовало. Тем не менее в Таганроге Полуэктов оставаться не захотел едва дело было закрыто, из города уехал.

Отголоски азовской истории докатились и до Туапсе, где местный «Обозреватель» писал, что в Таганроге, после нежданной и очень сильной грозы, разразившейся в середине августа, к ликованию жителей, все пришлые беспризорники по радуге ушли из города. Добавлю сюда и еще ряд заметок. «Николаевский телеграф» в очень сочувственной статье объяснял читателям, что беспризорники пытаются вырваться из залитой кровью России и, дойдя до Святой земли, там, в Иерусалиме, ее отмолить. Но добраться до Палестины удастся немногим. Остальные так и будут блуждать, как слепцы, а когда кончатся силы, погибнут.

«Телеграфу» вторил «Новороссийский курьер», сообщивший подписчикам, что беспризорные при виде любого города говорят друг другу: «Вот он, Иерусалим! Это он!!!» и надеются, верят, что наконец дошли. «Керченские новости» отмечали, что коммунары убеждены, что в снарядах и пулях, которые отлили из переплавленных колоколов, сохраняется святость. Можно даже не целиться, так и так они настигнут грешника. Беспризорники из другого отряда объясняли корреспонденту, что на пулях следует выкорябывать слова любви и всепрощения, и не потому, что прощать хорошо. Просто тогда грешник, приняв в себя кусок освященного металла, в самый миг, когда он войдет в его тело, уверует и раскается. Узря смерть чистым, как младенец, он будет спасен.

Что же до того, скольким из детдомовцев удастся прикоснуться к Святой земле, то прогнозы газет были безрадостны. Суда, которые соглашались взять коммунаров на борт (почему, не знаю, но подозреваю, что причина одна – саботаж), были ветхие и плохо держались на воде. Вдобавок их безбожно перегружали, в итоге случалось, что они шли ко дну, едва выйдя из порта. Всё же до Константинополя некоторые могли и доплыть.