Книга Бумажные людишки - Уильям Голдинг

— Уилф, сэр, вы выглядите великолепно!

— Каким образом?

— Просто великолепно, и все!

Он возбужденно засмеялся, словно ребенок, которого пообещали уж сегодня точно взять на пикник. Он так молод. Так моложаво выглядит. Сорок. Может, сорок пять.

— И вы выглядите великолепно, Рик, просто великолепно. Пойдемте.

Я направился в бар, а Рик шествовал за мной, сияя, как начищенные каминные часы.

— Сперва немного выпьем, Рик, потом обед. Вы не против пообедать здесь? Кормежка приличная, а вина первоклассные.

Рик осматривался кругом, отмечая лики чуть ли не всей великой английской литературы на стенах.

Узнавая их одного за другим, он издавал восхищенные восклицания.

— Но вас тут нет, Уилф!

— Я еще не умер. Всему свое время.

Мы перешли со стаканами в змеючник.

— Документ, Уилф. Соглашение…

— После обеда, Рик, будьте уж паинькой.

— Это так долго… можно позвонить отсюда?

— Конечно.

— Так хочется сообщить радостную весть мистеру Холидею. Он будет доволен. Вам нравится моя цепь? Ей я обязан последнему, так сказать, изменению в моем положении…

— Дорогой мой Рик, вы заговорили как англичанин! Да, мне нравится ваша цепь. Она у вас никогда не попадала в суп?

— Тогда я ее держал в чемодане. Уилф, сэр, я должен от всей души извиниться. Я был сам не свой. Это просто было нетерпение, потому что я искренне вижу цель своей жизни или, можно и так сказать, долг в тщательном исследовании…

— Знаю, знаю. После обеда.

— …и извиниться за то, что я сказал тогда.

— За то, что обозвали меня распоследней сволочью и обещали трахнуть мою мать?

В дверях за нашей спиной раздался радостный вопль. Я различил Джонни Сент-Джон Джона и Габриэла Клейтона.

— Рик Таккер, вы этого не говорили!

— Эй, привет.

— Габриэл, Джонни, Рик. Вы тут все знакомы?

Рядом с долговязым Джонни Габриэл выглядел низеньким, но он вовсе не такой. Он среднего роста и широкоплеч, как и надлежит скульптору. Плечи у него слегка покаты, голова опущена, что придает ему некоторое сходство с быком. Это он знает и отнюдь не стыдится. Габриэл приложил сжатый кулак ко лбу, считая, видимо, что таким образом один художник должен приветствовать другого, после чего включился в разговор.

— Трахнуть мать, — заметил он, — я уже придумал композицию. В бронзе. Мы это поместим в том алькове, напротив Психеи. Уилф заплатит. Это гораздо почетнее, чем висеть на стене среди вон тех бездарных бумагомарак.

— Габриэл, дорогой, набросай эскиз прямо сейчас. Уилф будет позировать.

— Черта с два.

— Я не виделся с тобой после Португалии, Уилф.

— Никогда не встречал тебя в Португалии.

— Это у него такая манера, Рик, вы же знаете.

— Да, сэр, знаю. Это замечательно.

— Я тебя тогда довел до кровати, Уилф. Ты мне должен обед. Я пришел за долгом.

— Господи милостивый.

— И я тоже, Уилф, дорогой. С учетом глубокого аналитического проникновения в твой характер, которым я оказал тебе честь на этом берегу… или на том…

— Джонни Сент-Джон Джон ныне окажет нам честь примером вышеуказанного проникновения.

— Немножко другая композиция, Габриэл. Из белого мрамора. В целях чистоты.

— Ха и так далее.

— В тебя очень легко проникнуть, Уилфрид. Ты бы был донельзя обласкан моими поучениями, если бы я называл тебя не Хамли, a cher maitre[41], разве не так? У нас у всех свои притязания, Уилф, какими бы они ни были — скажем, Нобелевка, а, Уилф?

— Нет? Все страсти ушли?

— Ты слишком умный наполовину.

Габриэл уже возвращался из бара с двумя открытыми бутылками кларета, которые благоразумно держал в разных руках.

— Ты очень щедр, Уилф.

— Еще бы.

— Бокалы, Джонни!

— Иду, иду! Быстрее, чем и так далее.

— Вы Рик.

— Да, сэр.

— Вы богаты?

— Нет, сэр.

— Времена богатых американцев, боюсь, канули в Лету.

— Нет, сэр, отнюдь, сэр!

— Я ищу богатого американца. Арабы не заказывают скульптур, разве что для перепродажи.

— Он не богат, Габриэл. Он белый бедняк, как все мы.

— Этот человек считает себя бедным, Рик. Треть века он спаивает себя и массу приятелей, разъезжает по свету и больше ничего не делает. Стоит ему сказать, что где-то что-то продается, и сразу растут тиражи, переполняются банки, рецензенты точат карандаши…

— Ножи они точат. Бога ради, оставьте нас вдвоем. Это деловая встреча. Нам с Риком нужно кое-что обсудить после обеда.

— Дорогуша, ты не можешь обсуждать дела в «Ахинеуме». Это запрещено уставом, как тебе прекрасно известно. Совращение продолжается, друзья мои, наркотики, грязекопание, склоки, мордой об стол время от времени…

— Не будь идиотом, Джонни.

— …опять-таки, до «после обеда» еще много часов. Лично я никогда не слышал, чтобы выпивка помешала делам — если, конечно, это настоящие дела, а не так называемая занятость… О да, конечно, именно деловой бизнес должен скромно именоваться…

— Джонни, ты уже хорош. Давай избавимся от этих бутылок немедленно. Ты очень, очень щедр, Уилф.

Я устал и так и сказал, но на них это не произвело впечатления. Рик, как я заметил, начал делать то, чего я за ним никогда не замечал. Он пил, не так много, как Габриэл, но лихорадочно. Когда мы наконец приступили к обеду, Рик стал нести какую-то чушь со своим невнятным среднезападным — или откуда он там происходил — акцентом. Все трое изрядно опьянели. Кое-что звучало неплохо, особенно когда говорил Габриэл. Мне стало скучно. Непривычно быть в компании единственным трезвым! Поворотный пункт настал, когда я сказал Рику, что если он будет пить еще, то не сможет понять то, что я собираюсь ему сообщить. Тогда Рик скорее хнычущим, чем воинственным тоном дал нам всем понять, что его не интересуют никакие объяснения. Ему нужно только соглашение. Чтобы осторожно подготовить его к объявлению своей воли, я сказал, что соглашение между нами было сугубо джентльменским, рассмешив этим Джонни до колик. Я уже слегка разозлился. Габриэл, любитель вмешиваться всюду, предложил, чтобы он и Джонни были свидетелями при подписании. Пока я собирался с мыслями, Рик рассказал им о соглашении со всеми подробностями, включая Мэри-Лу и прочее. Итак, я вынужден был грубо вмешаться: