Книга Девочки - Эмма Клайн

Потом Митч трахал нас обеих, как будто мог исправить тот факт, что мы с ней явно предпочитали друг друга. Он обильно потел, жмурился от напряжения. Кровать отъезжала от стены.

Проснувшись утром, я увидела, что мое перепачканное, перекрученное белье валяется на полу, и во мне забурлил такой беспомощный стыд, что я чуть не расплакалась.

Митч отвез нас на ранчо. Я молчала, глядела в окно. Казалось, что дома, мимо которых мы проезжали, давно впали в спячку. Дорогие машины стояли в саванах бурых чехлов. Сюзанна сидела впереди. Изредка она оборачивалась ко мне и улыбалась. Я понимала, что она таким образом извиняется, но я сидела с каменным лицом, со сжатым в кулак сердцем. С горем, которому я целиком не могла отдаться.

Наверное, я выискивала в себе злобу, чтобы этой напускной храбростью, этими небрежными мыслями о Сюзанне заглушить печаль. Ну был у меня секс — и что? Велика важность, просто отправление организма. Как еда, нечто механическое, доступное каждому. Зато сколько ханжеских, ванильных просьб подождать, преподнести себя в дар будущем мужу — и сколько облегчения в том, каким безыскусным оказался сам процесс. Я смотрела на сидящую впереди Сюзанну, смотрела, как она, засмеявшись над какой-то шуткой Митча, опустила окно. Как поток ветра подхватил ее волосы.

Митч высадил нас возле ранчо.

— Пока, девочки, — сказал он, вскинув розовую ладонь.

Как будто в кафе-мороженое нас возил, на невинную прогулку, а теперь вот привез обратно, в родительскую колыбель.

Сюзанна сразу отправилась искать Расселла, отколовшись от меня без единого слова. Только потом я поняла, что она, наверное, торопилась отчитаться перед ним. Рассказать о том, как себя повел Митч, достаточно ли мы его ублажили, заставили ли передумать. Но тогда я заметила только, что меня бросили.

Я решила заняться делом, пошла на кухню — чистить чеснок вместе с Донной. Надавливала на зубчики лезвием ножа, как она мне показала. Донна крутила на радиоприемнике ручку туда-сюда, но в ответ слышались только разнообразные помехи и настораживающие потуги Херба Алперта [12]. Наконец она бросила это занятие и снова стала тыкать кулаком в ком черного теста.

— Руз намазала мне волосы вазелином, — сказала Донна. Она тряхнула головой, волосы даже не шевельнулись. — Потом голову помою, и они будут мягкие-мягкие.

Я молчала. Донна видела, что я расстроена, и косилась на меня.

— А фонтан за домом он вам показывал? — спросила она. — Из Рима привезли. У Митча дома хорошая энергетика, — продолжала она, — воздух ионизирован, из-за океана.

Я покраснела, стараясь думать только о том, как бы получше отделить чеснок от твердой шелухи. Бормотание радио внезапно показалось мне гадким, липким, диктор говорил слишком быстро. Они все там перебывали, поняла я, в этом странном доме Митча на берегу моря. И я только следовала заданному образцу — на меня наклеили опрятный ярлычок “Девочка”, мне определили цену. В этой понятности моего предназначения было даже что-то утешительное, пусть даже я сама этого стыдилась. Я не знала, что можно было надеяться на большее.

Фонтана я не видела. Но не сказала об этом.

У Донны горели глаза.

— А знаешь, — сказала она, — у Сюзанны на самом деле очень богатые родители. У них газовые заправки, что-то типа того. И не была она бездомной, ничего такого. — Говоря, она месила на столе тесто. — И ни в какую больницу она не попадала. Все вообще — брехня. Психанула и скрепкой себя поцарапала, вот и все.

Меня мутило от запаха подмокших объедков в раковине. Я пожала плечами, как будто мне ни до чего дела нет.

Донна не унималась.

— Вот ты мне не веришь, — сказала она, — а это правда. Мы с ней были в Мендосино. Жили там у одного фермера, он яблоки выращивает. Она пережрала кислоты и давай себя скрепкой ковырять, пока мы ее не убедили, что с этим надо завязывать. У нее даже кровь не пошла.

Я не отвечала, и Донна шмякнула тесто в миску. Вонзила в него кулак.

— Ну и думай что хочешь, — сказала она.

Когда Сюзанна наконец зашла к себе в спальню, я переодевалась. Я ссутулилась, прикрывая голую грудь; увидев это, Сюзанна явно хотела сказать что-то едкое, но осеклась. Я заметила шрамы у нее на руке, но решила не задавать неловких вопросов — Донна просто ревнует, и все. К черту Донну и ее сальные, вазелиновые патлы, мерзотные и вонючие, как у выхухоли.

— Знатно мы вчера трипанули, — сказала Сюзанна.

Она попыталась меня приобнять, но я увернулась. — Ой, да брось, тебе понравилось, — сказала она. — Я сама видела.

Я изобразила, будто меня тошнит, — она расхохоталась. Я сделала вид, что расправляю простыни, точно это потное гнездо можно было хоть как-то улучшить.

— Ладно, ладно, — сказала Сюзанна. — Я знаю, чем тебя порадовать.

Я думала, она извинится. Потом меня осенило — она меня поцелует. В полутемной комнате стало душно. Я уже почти его чувствовала, еле заметный крен в мою сторону — но Сюзанна просто втащила на кровать сумку, бахрома растеклась по матрасу. В сумке лежало что-то непонятное и тяжелое. Она торжествующе на меня поглядела.

— Давай, — сказала она. — Посмотри, что там.

Но я все упрямилась, и Сюзанна, раздраженно фыркнув, раскрыла сумку сама. Я все равно не понимала, что там лежит. Странный металлический блеск. Острые углы.

— Вытаскивай, — нетерпеливо сказала Сюзанна.

Золотая пластинка в стеклянной рамке оказалась куда тяжелее, чем я ожидала.

Она подтолкнула меня в бок:

— Попался, да?

Сюзанна выжидающе глядела на меня — это что-то объясняло, что ли? Я уставилась на имя, выгравированное на маленькой табличке: Митч Льюис. Альбом “Король солнца”.

Сюзанна рассмеялась.

— Блин, видела бы ты щас свое лицо, — сказала она. — Ты чего, разве не понимаешь, что я — за тебя?

Пластинка матово посверкивала в сумраке, но даже ее приятный египетский блеск не вызывал у меня никаких чувств — просто экспонат из странного дома, даже ничего ценного. Она уже оттягивала мне руки.

9

На крыльце раздался какой-то грохот и я вздрогнула. Послышались тяжелые шаги Фрэнка, тающий смех матери. Я сидела в гостиной, развалившись в дедовом кресле, и читала взятый у матери “Макколс”. Картинки генитально-скользкой ветчины, увенчанной ананасами. Лорен Хаттон разлеглась на скалистом обрыве в белье от “Бали”. Мать с Фрэнком шумно ввалились в гостиную, но замолчали, увидев меня. Фрэнк был в ковбойских сапогах, мать сглотнула слова, что уж она там ему рассказывала.

— Солнышко.

Глаза у нее были мутные, ее пошатывало — совсем немного, но я видела, что она напилась и старается это скрыть, хотя порозовевшая шея — мать была в открытой шифоновой блузке — все равно бы ее выдала.