Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

У отца имелась и другая возможность узнать, где я живу, куда более зловещая и коварная. Вполне вероятно, я сейчас живу на территории его родителей, потому что он сам это устроил. Изначально его родители могли написать завещание на его имя, но он позволил имуществу перейти ко мне, чтобы у него появился шанс выследить меня. Думаю, я слишком доверяла ему. Но если он спланировал побег так, чтобы вынудить меня искать его на его же условиях, значит, нужно признать, что я его недооценивала. И больше это не повторится.

Я проверяю телефон. Все еще нет сигнала. Отправляю Стивену сообщение, предупреждаю, что ему нужно немедленно уехать, и молюсь, чтобы сообщение пробилось к нему, а затем поворачиваю на запад. Прочь от того следа, по которому, как думает отец, я должна идти. Я могла бы найти его, если бы захотела. Когда человек двигается по лесу, он всегда оставляет следы, и не важно, как хорошо он их скрывает. Сломанные сучки, смазанная грязь, вмятины на траве. Придавленный ногами мох. Впечатанные в землю мелкие камешки. Ботинки поднимают мелкие частицы с одной поверхности и переносят их на другую: крупицы песка на поваленном бревне, кусочки мха на лысом камне. Что еще более важно, отец идет с собакой. Если только он не решил нести Рэмбо на руках или на плечах, моя трехногая собака оставит такой след, что не заметить его будет трудно.

Но, даже если дождь не смыл сразу же все следы, я не собираюсь по ним идти. Если я слепо шагну туда, куда он меня ведет, то можно будет с уверенностью утверждать, что я уже сбилась с пути. Я должна опередить его. Отец не знает, что мои девочки сейчас не дома, но мне известно, что Стивен там. Я сейчас менее чем в пяти милях от своего дома. Поскольку я часто охотилась в этой местности, я хорошо ее изучила. Между этой дорогой и моим домом лежат два небольших ручья, бобровый пруд и крутой овраг с речушкой на дне, которую отцу придется пересечь. Все, что выше, заросло молодыми осинами и виргинскими соснами, среди которых особенно не спрячешься, а значит, он будет вынужден держаться как можно ближе к земле. Но, так как уже идет дождь, ручьи скоро превратятся в потоки воды. И, если отец хочет пересечь один из них у оврага до того, как он станет бурлящей рекой, ему нужно двигаться быстро.

Отец знает все это так же хорошо, как и я, знает с тех самых пор, как бродил по этим лесам в детстве. Чего он не знает – не может знать, если не видел спутниковые снимки, в чем я сильно сомневаюсь, – так это того, что лес между этой местностью и моим домом начисто вырубили еще три или четыре года назад. Кроме того, он не знает, что разбитая дорога, которую оставили лесники, почти прямиком ведет к болотной пустоши позади моего дома.

И это его первая ошибка.

Я перехожу на легкий бег. У моего отца около пятнадцати минут форы. Если я буду двигаться со скоростью пять миль в час против его трех, то смогу его обогнать и перехватить. Я представляю, как он пробирается по кустарнику, поднимается и спускается по холмам и пересекает ручьи, в то время как я почти не напрягаюсь. Отец так старался скрыть свои следы, а я в итоге даже не пошла по ним. Он и представить себе не может, что я снова собираюсь его обставить. И не представит, потому что в его вселенной, где он – Солнце, а люди вращаются на его орбите, все может происходить только так, как ему хочется.

Вот только я уже давно не тот беззаветно любящий его ребенок, которого он контролировал и которым манипулировал. И то, что он думает так, – его вторая ошибка.

Я найду его и остановлю. Я уже отправила его за решетку один раз. Сделаю это снова.

Не сбавляя шага, достаю телефон и проверяю время. Прошло полчаса. А кажется, что намного больше. Судя по всему, я на полпути к своему дому. Может, и дальше, но, скорее всего, ближе. Трудно сказать, где именно я нахожусь, потому что деревьев, по которым я обычно ориентируюсь, здесь нет. В мелких соснах на холме справа от меня нет ничего примечательного, уж точно нет ничего такого, что помогло бы мне определить свое местоположение, – просто чахлые деревца, которые лесникам было лень вырубить. А слева от меня земля такая пустынная, что в сравнении с ней деревья справа кажутся пышными зарослями. Нет ничего уродливее, чем вырубленный лес. Акр за акром – пустота, только редкие пучки растительности, пни и глубокие шрамы, оставленные на земле трелевочными тракторами. Туристам кажется, что Верхний полуостров – это живописная глушь, но они не знают, что всего в нескольких сотнях футов от главных дорог лес вырубили и переработали в целлюлозу.

До тысяча восьмисотого года штат был покрыт зарослями красных и белых сосен, а потом короли лесопилок объявили все нетронутые леса своей собственностью и принялись сплавлять бревна по озеру Мичиган, чтобы построить Чикаго. В наше время вырубали в основном молодняк: березы, осины, дубы, сосны. Как только закончились и они, стало ясно: почва слишком истощена, чтобы на ней выросло что-то еще, кроме мха и черники.

Мы с отцом рубили на дрова только самые крупные деревья и только те, которые были нам нужны. И тем самым мы лишь помогали лесу, освобождая место для молодой поросли.

«Когда умрет последнее дерево, высохнет последняя река и будет поймана последняя рыба, тогда белый человек поймет, что деньги есть нельзя» – одна из самых любимых поговорок отца. Другая звучит так: «Мы не наследуем землю у предков, мы берем ее в долг у наших детей». Я всегда считала, что он и придумал эти выражения. Теперь я знаю, что это знаменитые пословицы коренных американцев. Они хорошо понимали концепцию лесоводства – задолго до того, как появилось само это слово.

Я бегу. У меня нет уверенности в том, что более длинный и в то же время потенциально более короткий маршрут позволит мне опередить отца. Но я знаю, что такая возможность есть. Бежать не так легко, как я надеялась. Лесовозная дорога – одно название: она разбитая, неровная и кое-где такая крутая, что кажется, будто я бегу по краю оврага. Всюду глубокий песок, камни и торчащие корни деревьев, а еще колдобины – огромные, величиной с утиный пруд. Дыхание сбивается, легкие горят. Волосы и куртка промокли от дождя, ботинки и ноги до колен тоже мокрые, потому что я бегу по лужам. Винтовка, закинутая на плечо, бьет меня по спине с каждым толчком подошвы о землю. Мышцы на ногах вопят от боли и требуют, чтобы я остановилась. Мне необходимо выровнять дыхание, постоять на месте хоть немного, сходить в туалет. Единственное, что поддерживает меня и заставляет бежать дальше, – мысль о том, что может случиться со Стивеном, если я остановлюсь.

И именно в этот момент я слышу справа собачий лай. Резкий характерный лай, который узнает любой владелец плоттхаунда. Я упираюсь ладонями в колени, пытаясь отдышаться. И улыбаюсь.

20

Хижина

С великой скорбью смотрела жена викинга на дикую, скверную девчонку. И ночью, когда прекрасный лик дочери исчез, но появилась ее прекрасная душа, жена викинга выплеснула горячие, полные боли и горя слова, накопившиеся в ее сердце. Уродливая, похожая на монстра жаба, сидящая перед ней, глядела на нее печальными карими глазами и слушала ее так, словно все понимала, как человек.

– Придет время и для твоих испытаний, – сказала жена викинга. – И мне тоже будет тяжело! Лучше бы мы бросили тебя на широкой дороге, чтобы тебя укачали холодные зимние ветры! – Сказав это, жена викинга ушла в гневе и горе, проливая горькие слезы.