Книга Полцарства - Ольга Покровская

В благодарность за любовь Ася сотворила и преподнесла приюту подарок. Над калиткой загончика засияло, переливаясь золотом, прикреплённое к сетке деревянное произведение искусства, которое язык не поворачивался назвать вывеской. Скорее уж это была картина, написанная на широкой, лакированной в цвет морёного дуба доске золотой, «под старину», краской.

Пашка принял Асин дар молча и долго неподвижно держал доску в руках, разглядывая волшебные буквы, сложившиеся в слово «Полцарства». По выражению его лица можно было подумать, что ему досрочно вручили диплом ветеринарного врача.

Накатывала весна, и приют, отогреваясь на солнышке, выпрастывал из-под зимней коры свои тайны. Наташка в знак дружбы сделала Асе на запястье татуировку хной – Марфушу с печальной мордой. Пока болтали за работой, выяснилось, что Пашкина «медсестра» умеет ездить верхом и фехтовать. Кроме того, по секрету она призналась, что влюбилась в Пашку ещё в прошлом году.

– А что? – шёпотом объясняла она. – Пашка классный. Я, например, считаю, парень должен быть ответственным, что-то уметь. Вон Пашка, если что, ну, там, в аварию если попасть… не дай бог, конечно!.. он медицинскую помощь может оказать. Потом, он в институт собирается – тоже плюс. А ветеринары нормально зарабатывают, если хороший специалист.

Асе хотелось сказать Наташке, что она оценила в Пашке всего одну сотую от его даров, и притом далеко не главную. Но внутренний голос предостерёг: «А может, это ты, Ася, дурочка и ценности твои курам на смех?»

Встречного чувства к своей подруге Пашка не проявлял, однако это не мешало Наташке в особо тёмные вечера решительно брать государя Полцарства под руку и тащить провожать себя до «железки». Смешно это было – Пашкина рука висит, как плеть, а за локоть зацеплен энергично согнутый локоть Наташки.

С того дня, как были обнаружены листовки с угрозой, в приюте начались ежевечерние разговоры о всяких ужасах: о людях с пневматиками и дубинками, железными прутами, электрошоками и прочими орудиями пыток, о предрассветных рейдах, совершаемых ими по местам «скопления собак». Обсуждали и судьбу самого приюта – не пора ли и правда спасаться от грядущих гонений?

Волновались все. Один только Пашка сохранял евангельское спокойствие в застигнутой штормом лодке.

– Чего вы психуете? Мало ли, кого гнали? Когда гонят – это как раз и значит, что нужно остаться! – говорил он.

Асе нравилось в приюте всё – напористая, весёлая энергия собак, радующихся её приходу, и то, что Курт больше не навязывался ей в провожатые и не хвалился сокровищами фонографа, только взглядывал иногда с улыбкой, как будто говоря: ты здесь – довольно и этого! И ещё ей нравилось, что все совершаемые ими действия – выгул собак, уборка, чаепития – были полны взаимности, молчаливого расположения друг к другу людей, животных и природы.

Иногда в приют забегал Саня, сразу хватался за Пашкину математику, наспех растолковывал, охал, давал новые задания и мчался домой. Словно всё это – и собаки, и Пашка, и встреча с близкими людьми – было теперь вне закона и грозило аукнуться страшными карами. От этих кратких набегов нехватка Саниного старшинства и тепла, и без того мучившая Асю, становилась ещё острее.

* * *

После женитьбы, случившейся непонятно как и для чего, Санина душа тревожно, а в последние месяцы уже и мучительно стала стремиться назад, в то благодатное время, когда его жизнь честно делилась между сном и призванием и ничего не было в промежутке. «Промежуток» этот в виде семейных вечеров и выходных угнетал Саню прежде всего потому, что во всей их с Марусей совместной жизни он не чувствовал света правды. В ней было только непрестанное латание каких-то брешей, томительное наведение мостов между нестыкующимися системами. Сколько он ни проводил сам с собой «педагогических бесед», не получалось зажечь этот свет, который без усилий вспыхивал в общении с сёстрами, с Ильёй Георгиевичем, Пашкой и с большим числом других людей. Саня винил себя и все свои дезертирские поползновения припечатывал строго: справляйся! От этой безнадёги, от того, что камнем совести сам завалил выход, хотелось плакать.

Вопреки неурядицам, наступающая весна доставляла ему страшную радость. Каждый новый день восхищал – если не солнцем, так дождём! И чем больше предстояло в этом дне отклонений от маршрута, бега по чужим улицам, взлёта по чужим лестницам, тем острее он чувствовал всеохватность жизни, равную принадлежность весеннего дня всем живым существам, а значит, и своё единение с ними.

В субботу рабочий день терапевта Спасёнова был коротким. Оставался ещё полновесный кусок светлого дня, целый вечер и ночь, простирающаяся в бесконечность – поскольку в воскресенье можно встать попозже.

Но, как это всегда бывало у Сани, если не прилагать особых усилий воли, незанятое время само собой превращалось в занятое. К обеду оно обычно исчезало подчистую – нуждающиеся сметали его, как товар повышенного спроса.

Снимая халат и щурясь на ярчайшее солнце в мутном, не вымытом ещё по весне окне кабинета, Саня припомнил намеченные на сегодня дела и с радостью осознал, что их совсем не много! Первое – забежать к Николаю Артёмовичу – у него день рождения. Коньяк ему захватить из подаренных на 23 февраля – вон их целая батарея. Да, и ещё просил журнал с телепрограммой! И второе – успеть на «собеседование» по поводу крестин.

На днях Саню горячо и со слезами зазвали в крёстные его давние пациенты. Отказаться не удалось. Ребёнок был первый и очень поздний, на него уже не надеялись. Саня работал тогда в поликлинике недалеко от Покровского монастыря и ляпнул просто так, из сочувствия к женщине, расплакавшейся у него в кабинете: а вы сходите к Матроне!

К Матроне сходили – и вот теперь Сане придётся быть крёстным, хотя вовсе он не годится на эту роль. А главное, где бы времени на всё раздобыть!

Значит, на Николая Артёмовича – полчаса, и батюшка – ну, сколько там он будет его собеседовать? Минут пятнадцать? – прикинул Саня, обдумывая предстоящий звонок жене, как вдруг его озарило прекрасной мыслью. Если взять высокий темп, он успеет минут на двадцать забежать домой. За обедом, лицом к лицу, будет проще растолковать Марусе, почему нельзя отменить ни одно, ни другое дело. Само собой, она скорбно закаменеет, и вот тут надо будет пообещать – а главное – выполнить, выполнить! – что к вечеру он вернётся и они вдвоём поедут куда-нибудь погулять. А Леночка? Ну, Леночку к сёстрам, в гости к Серафиме. Что делать!

Уладив таким образом план на ближайшие часы, Саня выбежал из поликлиники. Слепящий свет, не встречая лиственной преграды, валился прямо на землю и закипал в лужах синим огнём. Саня прищурился и, стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из страждущих, тут же попался.

– А я боялся, вы уже ушли! – возникая прямо из света, из прозрачного и сияющего, как наливное яблоко, безлистого сквера, приветствовал его Курт.

Несмотря на ужасную спешку, Саня ему обрадовался и отметил, что за последнее время голос Курта окреп, будто его очистили от ржавчины и хорошо смазали, в лице нет прежней бледности, даже волосы ожили и заблестели золотом и медью.