Книга Южнорусское Овчарово - Лора Белоиван

Кот все-таки вырвался наружу. Блеял, блеял, тряс челюстью, а потом взял и выломал оконную сетку, подкараулив оставленное открытым окно – декабрь, а теплынь какая на дворе, надо же: +4 на солнце, с крыш течет, с кедра течет, с калины течет прямо на фазанов. За день до спасительного сорокалетия сложил истекающего кровью кота в машину – кто б сказал, что фазан способен выдрать коту глаза, не поверил бы – и рванул в город.

10. Сверкающий асфальт удивительно похож на море.

В ветклинике коту умыли рожу, зашили порванные веки и сказали:

– Теперь как Вий. – Глаза оказались целыми: видать, зажмурился, когда получал от фазанов.

Обратно ехал в крайнем правом, шепотом, включив аварийку – извинением за малую скорость.

Доехал, припарковался возле забора, вынул кота из машины, занес домой и, как был в куртке, лег на диван и натянул на голову плед. До сорокалетия оставалось семь часов.

Проснулся в шесть утра. Рядом с ним на диване спал кот.

Встал, подошел к окну. Уперся лбом в стекло и расплющил нос. Вгляделся в утреннюю зимнюю темень. Присвистнул. Хмыкнул. Протер глаза, еще раз вгляделся в улицу, сладко, со вкусом потянулся и сказал:

– Вставай, кот, у нас машину угнали.

Остров совы

Обычное июньское утро – это когда холодно, серо, мокро.

Холодное июньское утро всегда туманное и какое-то притихшее: в час, когда ночные птицы уже умолкли, а дневные еще не проснулись, кажется, что утро присело на корточки и что-то замышляет, а что именно – поди разбери. Июньский туман такой тяжелый и толстый, что идти сквозь него – все равно что плыть с завязанными глазами: двигаешь перед собой руками, и непонятно, есть от этого толк или нет. Наверное, есть; обычно-то всегда приплываешь, куда надо.

Сова любит июньские утра. Не пропускает ни одного. Сова живет в самом конце Приморской улицы, через дорогу от моря – ну, пусть не самого моря, а внутренней его лагуны, эстуария, где вода почти пресная и никогда не бывает волн, лишь отливы и приливы – в прилив вода поднимается до самой дороги, в отлив раздевает дно догола, отступая метров на триста от берега, – черно-коричневое дно выглядит немолодо и не очень симпатично, сплошные морщинистые складки, жидкие на вид выпуклости и неопрятные вогнутости, в которых копошатся мелкие ракообразные твари, желудочная услада множества птиц, прилетающих сюда днем, чтобы как следует набить брюхо. В утра отливов Сове приходится несладко, байдарка «сит-он-топ» хороша всем, кроме веса, она не переворачивается и не тонет, но ее не кинуть на плечо, а тридцать кило умножь-ка на триста метров, да по обманчивой твердости морщин, да в тумане, да почти без надежды доплыть-добрести до кромки отступившей воды… Тяжелая это работа – тащить за собой четыре метра литого композита. Сова сперва таскала байдарку, вцепившись в нее руками, но потом догадалась впрягаться в шлею, как репинский бурлак; стало намного легче.

Но как раз в то утро – самое обычное утро первой половины июня – был прилив, и Сова забралась в байдарку практически с дороги: сперва на колени, затем подтянуть весло, оттолкнуться им от берега, потом от дна… поплыли. Туловище само раздает команды и само же их выполняет, все происходит без участия Совы: ноги выпрямляются как положено, задница усаживается как приказано, весло взлетает над водой и тихо, без всплеска, в нее погружается, – а Сова просто сидит в байдарке и просто плывет, и если бы ее было видно с берега, каждый бы хотел оказаться на ее месте, чтобы так же легко и быстро от него удаляться; но Сову, как обычно, никто не видит: во-первых, слишком ранний час, во-вторых, туман, в-третьих, какая-то слишком наглая для июня-месяца холодина: вон – Сова недоверчиво слизнула с запястья снежинку – снег пошел. Но не возвращаться же из-за всякой ерунды.

Сова гребла всего ничего – четверть часа, вряд ли больше: она вспоминала после, пытаясь реконструировать события поминутно, – но восстановить хронологию удавалось только по главным пунктам: 1. Оттолкнулась веслом от дна; 2. Вплыла в туман над водой; 3. Слизнула снежинку; 4. Нос байдарки уткнулся в берег. Не то было удивительно, что берег настал через четверть часа плавания, а то, что какого черта он вдруг оказался в этой стороне? Теоретически Сова могла пересечь лагуну: если плыть никуда не сворачивая, поперек, довольно скоро окажешься под улицей Набережной – Набережная и Приморская проистекают из одной сухопутной точки и расходятся победительным знаком V, обтекая лагуну с противоположных сторон, – но кто бы туда плыл, когда это надо налево, а Сова сразу берет вправо, на выход из лагуны, в открытую соленую воду; вот и в тот раз она точно также направила байдарку прочь из пресного мелководья, никаких твердей на семнадцать миль пути – а через пятнадцать минут воткнулась в камыши, выдвинувшиеся из тумана сразу-вдруг, руки в боки, вид у них был наглый и вызывающий: мол, ну что, давай-давай, пойди-ка сюда, очкастая женщина с веслом, посмотрим, не найдется ли у тебя закурить.

От изумления и неожиданности Сова опустила весло; байдарку развернуло и впечатало в камыши правым бортом, из шуршащих зарослей выскочила сонная цапля и сразу легла на крыло. Сове стало неудобно перед нею – вломилась в чужой дом, перебудила хозяев, без всяких оснований нарушила чужой покой – а главное, какого черта приперлась сюда, уснула, что ли?

Сова была уверена, что впечаталась в оконечность мыска, на материковой части которого находится Набережная, а где-то здесь, на окончании тверди, вмонтированы в берег лодочные гаражи с их сходнями-трапами – гаражи должны быть уже вот-вот; Сова проплыла метров четыреста вдоль берегового изгиба, но гаражей все не было, а туман не выдавал перспективы; зато камыши справа кончились, уступив место скале, вертикально уходящей в воду. Туман клубами скатывался по красноватой скальной породе в море, делался плоским и не тонул – приходилось протыкать его веслом, но тут уж ничего не поделаешь.

Сова осторожно гребла вдоль скалы, чувствуя себя странно настолько, насколько может чувствовать себя странно человек, который тысячи раз ходил по знакомой тропе на остановку городского автобуса, а на тысячу первый обнаружил, что тропа ведет к электричке неизвестного направления. Никаких вертикальных скал, теряющих вершины в тумане, в деревне не было сроду, Овчарово расположено на почти ровной местности, пологими сопками напоминающей рельеф Среднерусской возвышенности. Вертикальные скалы гораздо, гораздо дальше – миль пятьдесят к западу, до скалистых островов плыть и плыть, сперва из лагуны, потом открытой водой до длинного полуострова Песчаный, потом вдоль него до упора, потом направо и уже никуда не сворачивать, но грести почти целую вечность по большому судоходному фарватеру, там будут ветер и волны размером с дом, не всякий катер сунется, а уж Сова и подавно не стала б соваться на своей байдарке, дура она, что ли. Сова гребла между красной скалой и толстым туманом, отсекающим диаметральную панораму, и теперь уже совершенно не понимала, где находится. В таких ситуациях человеку ничего другого не остается – только грести вперед вдоль красной скалы.