Книга Белая свитка - Петр Краснов

Было так хорошо после кухонного чада вздохнуть свежим лесным воздухом.

Ночь давно спустилась над беспредельною далью лесов. Небо было сумрачно. Низко нависли черные тучи, закрыв даже и ночью чувствуемые лесные дали. От леса и болот по-осеннему терпко тянуло прелым осиновым листом, скипидарным запахом можжевельника и свежим духом сосны. На лес порывами набегал ветер. Шумел вершинами. В воздухе пахло бурею. Ольга, в сером вязаном платке, в шубке, в валенках, подошла к перилам. Темная фигура сидела в углу.

– Вы, дедушка?

С тех пор как Всеволод Матвеевич Ядринцев переехал на завод и стал помогать Ольге в ее хозяйстве, она, полушутя, полусерьезно, по-детски мило, стала звать его «дедушкой». Точно поставила его себе вместо отца.

– Какая тревожная ночь!

Голос у Ольги был звучный. От привычки говорить по-польски она говорила, мягко произнося слова.

– Вот и зима настает, – сказал Ядринцев. – Здесь всегда так. Долгая, дождливая, теплая осень… А потом, в один день, – вьюга, снег валом валит, наметет сугробы и сразу наступит зима.

– Страшно как, дедушка… Тревожно на сердце.

– Под Богом мы все, Ольга Николаевна. А под Богом нет ничего ни страшного, ни опасного.

– Правда, дедушка, что мы ни в Польше, ни в советской республике? Мне наши ребята говорили… Служащие.

– Не совсем так… Мы, конечно, в Польше. Это имение господина Заркевича значится в польском воеводстве. А служащие так говорят потому, что по местным условиям, из-за страшных болот и топей, польская пограничная стража стоит западнее нас, а советская отошла верст на двадцать к востоку. Образовался большой, никем не охраняемый остров. Я знаю, что и село Боровое, уже русское село, считающееся в Белорусской республике, и Перскалье – вне охраны, как и мы.

– Значит, мы что же? Вроде как бы автономная республика «фольварк Александрия»? – засмеялась Ольга.

Ядринцев не сказал ничего.

Они стояли на балконе и прислушивались, как все громче и громче шумел лес: Ольга все с тою же тревогой, Ядринцев спокойно.

– Ну что, дедушка, осмотрели завод?

– Да ознакомился.

– Ничего такого не заметили?

– А что?

– Живем мы с Глебом второй месяц и кое что приметили. Глеб как-то мне сказал… Только он не придает этому значения… Или не понимает. Мы ведь леса не продаем.

– Как так?

– Ребята по семь, по девять человек, то пешком, то на телегах уезжают в лес. С топорами… А привезут одну-две сосны… Если бы не старая заготовка, и машине работать было бы нечего. Что же они делают-то в лесу? Иногда дня по три пропадают. Вернутся исхудалые, замученные, а веселые… И привезут… три сосны… Чудно, дедушка…

– Что же вы думаете, Ольга Николаевна?

– Что думаю?

Ольга долго молчала. Ветер задувал грознее. Темное небо тучами валилось на землю. Нигде не было видно ни зги. Точно в бездне, в хаосе мироздания, висел маленький серый балкончик.

Контрабандисты… – прошептала Ольга… Помолчала и добавила: – Только не хуже бы того… Не советские ли агенты?.. Не шпионы ли?.. Чего доброго, дедушка, попадутся они, тогда и нам ответ держать. А мы чем виноваты? Кто их тут разберет: большевики или нет. На лице не написано… Даже скорей нет… Лица такие славные, русские лица… И Богу молятся… Помните, в субботу, Владимир вечерню читал и пел по требнику? Все пришли… Крестились…

– Ну и ну, – вздохнул Ядринцев.

Небо вдруг точно раскрылось. Из глубокого, непроницаемого мрака посыпался белый сверкающий снег и закрутил массой снежинок. Во мгновение ока ставшие белыми дали точно раздвинулись. В белом, крутящемся сумраке на миг определился черный лес и сейчас же все застлало белою пеленою быстро несущейся снежной пурги. Балкон заметало. Снег налипал на вязаный платок, на черные брови и на шубку Ольги.

– Страшно, дедушка, – прошептала Ольга. – Я думаю, в такую вьюгу погибнет человек в лесу…

– Нет, – точно думая о чем-то другом, медленно сказал Ядринцев. – Я бы, пожалуй, по этому лесу в такую вьюгу куда угодно пошел бы. И на Борисов, и на Минск… Тропы-то в лесу приметно…

– У вас, дедушка, глаза волчьи.

– Остались, Ольга Николаевна. Только когти судьба-злодейка повырвала.

Ольга и Ядринцев прошли в комнату.

– Вам, дедушка, баиньки пора.

– А вы, Ольга Николаевна?

– Не знаю, засну ли. Страшно мне как-то… Слышите, как весь дом трясется? А внизу… у машины… так и гудит… Можно подумать, что домовой там ходит.

– А вы, Ольга Николаевна, если страшно, Богу помолитесь… Он вам ангела-хранителя пошлет… И нечисти тогда бояться не будете.

– Спокойной ночи, – улыбнулась Ольга, открывая дверь в свою комнатушку. – Нечисти-то не очень боюсь… А вот если и правда тут большевики…

– Ничего, не бойтесь… В случае чего меня кликните. Я сплю чутко… И от большевиков оборонимся.

11

Комната Ольги под крышей. Три стены прямые, четвертая косая. Каюта не каюта… Скорей гроб. Окошечко маленькое, в два стекла узкие. Розовая ситцевая занавеска на нем. В остром углу, под иконой, мечется пламя лампадки. Узкая койка у стены, платье в углу на гвозде, под окном перевернутый ящик накрыт полотенцем: на нем туалетные принадлежности. В комнатке пахнет смолой и духами. Душится Ольга по вечерам, чтобы убить кухонный, едкий запах: стряпуха рабочей артели.

В этой комнате или спать как убитой в норе, намаявшись за день, или молиться, как в келье.

Только как тут уснешь? От разыгравшейся бури вся дрожит комнатушка. Точно кто шарит руками по доскам, норовит отодрать их снаружи. В лесу гудит, ревет, трещит вьюга. Стоном стонет могучий старый лес. А крыша, забитая снегом, таит тишину, и в общем грохоте бури эта тишина кажется страшнее звериного рева вьюги.

Ольга, не снимая шубки, мягко опустилась на колени, засветила свечу, достала молитвенник и стала читать. Богомольной она никогда не была. Утром и вечером перекрестит лоб. По детской привычке – за папу, за маму… В церковь ходила из любопытства. Знакомых повидать да послушать хорошее пение. Пение, возгласы священника, бормотание диакона ее развлекали. За ними она не слышала и потому не понимала молитв. Поняла только здесь, когда приехал Владимир и вечером в субботу, поставив икону у машины и собрав рабочих, стал читать и петь вечерню. Голос у него мягкий, красивый. Пел он проникновенно, и каждое слово было ясно слышно. В церкви при пении хора Ольгу прежде охватывало иногда чувство, уносило куда-то от земли. Здесь к чувству стало примешиваться понимание того прекрасного, высокого и мудрого, о чем говорилось и пелось в молитвах. Вдруг Ольге раскрылась скрытая тайна этих молитв, коротких и простых, но необъятно глубоких. Ольга взяла у Владимира требник и, когда не могла заснуть, читала и вдумывалась в слова.