Книга Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

– Ну, вот, – выдохнула Алина. – Я ему все сказала. Мы, как ни странно, довольно спокойно поговорили. Без истерик. Мы решили, что с сегодняшнего дня Сережа будет жить на даче.

– А потом? – выдохнул я.

– Потом разведемся, – Алина зачем-то поправила волосы, которые уже стали заметно длинней. – Я только еще раз хочу сказать, что тебя это вовсе ни к чему не обязывает. Вовсе ни к чему. Просто выяснилось, что я не умею врать, понимаешь?

Я обнял ее и поцеловал. Потому что, когда не знаешь, что делать с женщиной, – ее нужно обнять и поцеловать. И это никогда не окажется лишним.

Алина еще тесней прижалась ко мне и посмотрела на меня благодарно. Она никогда и ничего не говорила мне про жизнь с мужем. Я даже не знал, сколько ему лет, где он работает, – ничего не знал. И только однажды, не помню уж почему, рассказала, что они с мужем часто садятся в машину и просто так ездят по городу: говорят о чем-то незначащем, слушают музыку… А в последнее время муж всё время удивлялся, что они так давно по городу не ездили. К чему она это сказала? Совершенно не помню…

Я сидел в машине, обнимал Алину, целовал ее, даже шептал, вроде, что-то про любовь… А сам все пытался понять, как такое может быть?.. Ну, правда: живут себе люди полтора десятка лет, воспитывают дочь, им не скучно ездить по городу на машине и о чем-то там трепаться… Нормальная у них, в общем, жизнь, – хорошая, славная. И вдруг – раз! – как отрезало друг от друга, причем безо всяких ссор и скандалов. Просто она сказала: «Я люблю другого», а он ответил: «Я буду жить на даче». И всё? Всё! Пятнадцать лет этой самой, едва не сбитой кошке – под хвост. Значит, союз их был непрочным, если в момент разлетелся?.. Так ведь? Так? Значит, я не виноват? Я – лишь повод для его смерти. Не было бы меня, он умер бы по какой-нибудь иной причине.

Я честно тебе скажу, сын: я не думал про наше с Алиной будущее. В эти мгновения я про нас с Алиной вовсе не думал. Я, как мог, пытался заглушить в себе стыд, замешанный на страхе. Стыд и страх – вот и все, что я испытывал.

Если честно говорить – то всё. Ничего более.

х х х

Ну, не знаю я про будущее, и, главное – знать не хочу. Сказано же в одной умной книге: «Не надо заботиться о завтрашнем дне, ибо он сам о себе позаботится». Вот и всё. И правильно. Затаился этот зверь-будущее, ждет тебя, к прыжку готовится. А тебе что делать? Разве от будущего можно уберечься или спрятаться? Нет. Вот и хорошо. Вот и живи, понимая это. Вот и не занимайся строительством того, что построить невозможно. Сказала тебе женщина, что ее развод тебя ни к чему не обязывает – верь этому. Понял? Тому, что сообщила тебе любимая женщина, тому, будь любезен, и верь. И не надо размышлять про завтра, про то, что дальше будет со всей этой ситуацией, как она раскрутится, да как развернется. Как ей, ситуации, надо – так и раскрутится, как ей, родимой, захочется – так и развернется. Тебя не спросит, уж будь уверен. Поэтому живи себе спокойно и… живи. Сегодня же хорошо? Ну, и живи себе сегодня. Что за бред, ей–Богу, ну чего ты все время хочешь засунуть свой нос, куда не просят – в будущее? Нет его, будущего. Нету. Прыгнет на тебя – тогда и начнешь волноваться. Всё. Вот реши так. И так живи, как решил. И – всё!

После того, как от Алины ушел муж, наша жизнь с ней не изменилась совсем. Вообще. Ни на микрон. Мы так же встречались на квартирах ее подруг, так же страстно целовались в машине, она так же приходила ко мне на репетицию, говорила, что я – гений, и смотрела влюбленно.

Я по-прежнему скучал по ее телу и, обладая им… Какое все-таки ужасное словосочетание: «он обладал женским телом»… машиной обладал, домом и женским телом… Бред какой-то!.. Так вот, обладая ее телом, я испытывал невероятное, животное счастье… Тоже те еще слова: «обладая женским телом, он испытывал животное счастье». Какой ужас! Но ведь – правда! Правда, черт побери! Казалось бы, только за одни эти мгновения, о которых невозможно сказать изысканно, да и не надо, потому что мгновения эти не для описания созданы, а для ощущения счастья и восторга… Так вот, казалось бы, только за эти мгновения можно было бы настоящее полюбить и не соваться в будущее… И, главное, не комплексовать по поводу зыбкости наступающего, а радоваться наступившему!

С Ирой, к слову, тоже ничего не изменилось. Она по-прежнему была удивительно добра, и я бы даже сказал: предупредительна со мной. Когда однажды Ира спросила: «Ну, как тебе мои котлеты? Согласись, ведь никто не умеет делать котлеты так, как я», – я даже подумал вдруг, что она хочет наладить жизнь со мной. И ужасно испугался этой мысли, потому, что следом уже бежал вопрос: «А как же Алина? Она, значит, разрушила со своим мужем, а ты со своей женой будешь строить? Хорошо ли это?» И на этот вопрос ответ не отыщешь, поэтому лучше его совсем и не ставить. Ведь вопрос возникает только, если задуматься о будущем, а коли не задумываться, то и не возникает.

Как же тебе объяснить, почему Алина была вовсе не похожа не всех других женщин? Ну вот, представь, что мужчина – это автомобиль, и тогда все эти лизы-марины – бензин, который, конечно, для жизни необходим. Однако чем дольше едешь, тем меньше остается топлива, и рано или поздно приходится искать новую заправку…

Алина – мотор. Она – незаменима, благодаря ей двигаюсь я по жизни. После твоей мамы… Ты уж извини, сынок, но это – правда… Так вот, после твоей мамы она – первая женщина, рядом с которой мне хочется стареть: жить старичками в домике где-нибудь у холодного моря, сидеть в толстых вязаных свитерах, и чтобы большая собака, вроде Кузьки, лежала у ног и смотрела преданно.

Я люблю холодные моря: в отличие от морей теплых, в них нет подобострастия. Они не стелятся к ногам: мол, заходи, человек, в меня, во мне хорошо, не пожалеешь; они ведут какой-то свой бесконечный, вечный, величественный рассказ, который человеку не понять. Жаркие моря – товарищи, призывающие к игре; холодные моря – учителя, пророки, приглашающие к раздумьям о вечном.

Когда совсем надоест носиться по жизни (а когда-нибудь уже должно надоесть), было бы здорово стареть с Алиной на мрачном берегу холодного моря, гулять вдоль берега с большой белой собакой, смотреть по телевизору какую-нибудь ерунду и, если уж совсем станет скучно, писать книгу мемуаров под девизом: «Я и другие гении». В сущности, эта мечта не была совсем уж неизбежно невыполнимой. Я постоянно отказываюсь от постановок за границей, боясь надолго бросить театр на директора Васю, а мог бы перестать отказываться. И заработал бы на домик у холодного моря, и жили бы мы там с Алиной, и было бы нам счастье.

Но – Ира. Но – ты. Но – мой дом. Ира ведь – не совсем здоровый человек, а как можно оставить не совсем здоровую жену, которая к тому же – мать твоего любимого сына? Если бы я поступил так, я бы бесконечно переживал, что я, мол, такой бессовестный, отвратительный человек, а не поступая так, не делая этого, – я страдаю из-за несовершенства мира, что, конечно, куда легче, и, честно говоря, даже в чем-то приятней.

Надо сказать, что Алина не только никогда не предъявляла мне каких-нибудь претензий, но ни разу не сказала мне, что хотела бы жить со мной. Ни разу. Никогда, даже намеком, даже шуткой какой-нибудь не упрекнула меня Алина за то, что я не ухожу от вас. Более того, ей, в отличие от всех этих «лиз-марин», я запросто мог рассказывать и про Иру, и про тебя. Она выслушивала внимательно, без обиды или злости, и давала советы.