Книга Сожжённые цветы - Яна Розова

Павел Петрович заехал за другом, и отец Сергий не мог не заметить, что сыщик выглядит ещё более сумасшедшим, нежели прежде: войдя в квартиру священника, он снял ботинки и остался босым, потому что забыл надеть носки, его глаза сияли, а губы были искусаны. В машине сыщика валялись измятые цветы — символ любви.

Исходя из наблюдений и благодаря интуиции, отец Сергий сделал вывод: Паша добился взаимной любви.

К театру они добирались сквозь густой туман, который священник считал очень символичным для их расследования: убийца или нет этот Симонян? И если да, то почему?..

Директор Гродинского художественного театра поприветствовал вошедших, привстав в кресле и протянув по очереди руку.

— Здравствуйте! Отец Сергий… м-м-м?

— Павел Петрович, — представил друга священник.

Веселовский немного шепелявил, а может, и картавил тоже. Отец Сергий всегда очень удивлялся, как это человек с такой дикцией мог стать ведущим актёром областного театра.

Стены кабинета украшала коллекция афиш. Одна из них привлекла внимание Павла Петровича.

— Славяна Ожегова… «Ромео и Джульетта», премьера 1967 года.

— Ожегова была здесь звездой почти тридцать лет, — пояснил для прапорщиков Веселовский.

— Ожегова — моя тётя, — потушил его снобизм рыжий сыщик. — Она будет счастлива узнать, что её помнят в этих стенах.

Отец Сергий сдержанно кашлянул; не дожидаясь приглашения, сел в кресло.

— Итак?.. — спросил Веселовский.

Не тратя время на объяснения, сыщик спросил:

— А вы помните шабаш на Вальпургиеву ночь, который устроили студенты истфака десять лет назад?

— Ох…

Седов наморщил нос:

— Простите?

— Ох, помню. А мне бы не хотелось это вспоминать.

— Возможно, вам известно очень много полезных для следствия вещей, хоть и непонятно — что именно.

— Тут, я вижу, будет сеанс психоанализа?

Седов терпеливо улыбнулся:

— Артур Сергеевич, а что делал на том шабаше Гарик Симонян?

— Гарик? Вы думаете, что этот педиковатый шут поджёг церкви?

— А я думал, вы друзья…

— Я просто не могу отказать в помощи человеку, даже если он идиот. Придурь у меня такая.

— Так что по поводу шабаша?

— На самом деле это у Вани Фирсова спрашивать надо: он вместо меня проводил шабаш. Кстати, теперь Ванечка — значимый человек в области, а ведь я помню его студентом! Он играл в институтском ТЮЗе, которым я руководил. Очень талантливый актёр! Именно поэтому — и такой успешный политик…

— Понятно.

— О том вечере ничего сказать не могу. Тот же самый Гарик и напоил меня тогда. А у меня — склонность к припадкам. Не выношу пульсирующий свет, ритмичную тяжёлую музыку. И когда шабаш начался — врубили этот проклятый рок, свет замигал — и меня так выстегнуло, что мама дорогая! А какие галлюцинации тогда накрыли?! До сих пор вспоминаю, как самый жуткий фильм ужасов в своей жизни!

Ужасы сыщика не интересовали:

— М-да?..

— Жертвоприношение! — объявил Веселовский с нервным смешком. — Мне чудилось, что дьявол измывался надо мной, а я — ребёнок, бессильный против него. Гадостное такое чувство, ощущение самой глубокой мерзости, которая может быть сотворена людьми или нелюдьми… Тьфу. Выпить хотите?

Из ящика стола Веселовский достал бутылку виски.

— Нет, спасибо, — отозвался Седов, не впечатлённый воспоминаниями о давнем бреде. — А где я могу найти Гарика?..

Мастерская художника-оформителя отцу Сергию очень понравилась. В ней загадочно пахло клеем, сценой, пылью, которую собирают в свои мощные складки тяжёлые складки задника. Помещение в диком беспорядке населяли разные приспособы, превращавшие одномерную сцену в любой интерьер и экстерьер Вселенной. В их числе священник заметил балкончик Джульетты и бросил взгляд на жертву любви, стоявшую рядом. Седов мысленно отсутствовал.

Симонян, одетый в свободные штаны карго, кожаный жилет и романтическую белую рубаху, вышел из-за кучи бутафории, поигрывая крупным, осыпанным камнями православным крестом на толстой золотой цепи. Отцу Сергию такие символы откровенно не нравились: средневековье какое-то, да и показуха, а веры в этих побрякушках ни на йоту.

Паша назвался, напомнил об обеде у Фирсовых. Симонян свысока кивнул ему. Седов представил друга, на которого Гарик глянул с какой-то даже издёвкой, дескать, смотри-ка, поп — толоконный лоб!

Гости присели на деревянный диванчик, обтянутый дерматином, художник вальяжно опустился в огромное бутафорское кожаное кресло.

— Вы в курсе, что в Гродинской области сожжено несколько церквей?

Симонян снова кивнул.

— Внутри них обнаружены пентакли с шестиконечными звёздами. Известно, что десять лет назад именно вы изобразили такой пентакль, украшая сцену для шабаша на Вальпургиеву ночь, которую организовали ваши одногрупницы на истфаке. Что скажете по этому поводу?

Отцу Сергию казалось, что вот он — момент истины! Но реакция Симоняна разочаровывала:

— А… ну, дела давно минувших дней. Пентаграмма эта — такая скучная! Я сделал её поинтереснее: симметрии добавил.

— Почему же в сгоревших церквях нашлись шестиконечные пентакли, такие же символы?

— Иногда разные люди в разное время делают одни и те же вещи. Разве не так?

— Это называется совпадение, — уточнил сыщик. — А вы помните подруг Светы Клюшкиной?

— Почти нет. Я уже тогда знал, что мне мальчики больше нравятся (последовал вызывающий взгляд в сторону служителя церкви). А что, вам геи неприятны?

— Мы сейчас не об этом говорим, — ответил Седов.

Отец Сергий пожал плечами: мне без разницы.

— Говорят, вы травку на шабаше жгли?

— Смешно получилось: бабы раздеваться стали! — Гарик снова глянул на священника, надеясь его смутить.

— А вы пили в тот вечер?

— Да все нарезались в стельку!

— Демоны не мерещились?

— У меня слишком здоровая психика, чтобы мне мерещилась всякая дрянь.

В углу мастерской священник заметил столик с зеркалом. На нём стояла раскрытая коробка с гримом и несколько манекенов в разнообразных париках.

— Это ваш грим? — спросил отец Сергий.

— Тут со мной работает мастер грима — я считаю необходимым контролировать и его работу. Сам я, конечно, умею изменять внешность. Этому специально учился в Израиле.

— А в жизни грим может выглядеть естественно? Или это только для сцены?

— Не понимаю, что вы от меня хотите? — рассердился художник. — Вы кто такие? Да я сейчас милицию вызову!