Книга Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой

А потом, перед самой войной, умерла мать, и остался Вася Ощепков на белом свете один-одинешенек. Тут-то ему бы и пуститься во все тяжкие, да и обстановка позволяла: война как-то очень удачно для верных зарубежных друзей России совпала с первой революцией, и с Сахалина на Большую землю не ушли только те, кто и там неплохо устроился.

Какие при этом перспективы открывались для двенадцатилетнего сироты на каторжном острове? Вопрос чисто риторический: перспектива на первый взгляд была ровно одна – к злодеям причесться. Вася поступает строго наоборот – садится на транзитный пароход и уезжает в Японию, чтобы поступить в семинарию.

Виктор Афанасьевич задумался. Интересное решение. Особенно набожным Ощепков не был, священником в итоге так и не стал. По окончании семинарии служил переводчиком в Забайкальском военном округе. Что же его подвигло поступить в семинарию, да еще и в Японии? Ответ нашелся чуть позже – выяснилось, что другом Ощепкова был не кто иной, как Трофим Юркевич. Это объясняло многое, если не все: Юркевич был агентом военной разведки Забайкальского округа и к тому же учился в той же семинарии, поступив туда на пару лет раньше Ощепкова, еще до войны.

Выходит, на вояж в Японию его подвиг приятель, а потом, вероятно, и завербовал в агенты. С какого времени Ощепков стал сотрудничать с военной разведкой, непонятно, но явно еще до революции. К тому же Юркевич был на хорошем счету у Забайкальского ОГПУ, вот потому-то к его ставленнику Ощепкову ни у кого и нет никаких вопросов.

Ни у кого, кроме Виктора Спиридонова. Бес сомнений вернулся к нему и нагло расселся на багажной полке, суфлируя, хотя никто его о том не просил. Слишком все гладко выходило у бедного сироты: захотел в семинарию – поступил, захотел в Кодокан – нате-с, пожалуйста. Семинарию окончил, но кадилом махать не хочется – милости просим прямо в разведку Забайкальского округа. Грянула революция – и мы уже работаем на ДВР.

Какая-то лубочная складывалась картинка. Даже когда меркуловцы разгромили большевистское подполье на Дальнем Востоке, агент Вася Ощепков остался цел и невредим… Думая над причинами такого везения, Виктор Афанасьевич рассеянно перебирал скудные материалы дела.

Многие материалы, которым он вчера не придал значения, сегодня привлекли его внимание. Среди них было три газетных вырезки. Одна – из японской газеты «Ниппон». Едва заметив знакомый шрифт, Виктор Афанасьевич испытал уже напрочь забытую ненависть: как заметил как-то ротмистр Шейченко, бывший некогда попутчиком Спиридонова на этом пути, только в другом направлении, вид газеты «Ниппон» у ветеранов Русско-японской вызывает единственное, но стойкое желание: подтереться ею. Действительно, столько гадостей о русских и о России, сколько писало это уважаемое издание, не позволяла себе даже знаменитая англичанка, третий век не перестающая гадить.

По-японски Спиридонов читал с грехом пополам, а говорить так толком и не начал. Тем не менее статья была написана простым, нарочито грубым языком, понятным всякому умеющему худо-бедно различать иероглифы. Иллюстрирована она была топорной работы рисунком двух дзюудоку – один, принимающий у другого черный пояс, был похож на Ощепкова примерно как Спиридонов на князя Потемкина-Таврического. Тем не менее подразумевался именно он.

Статья была ожидаемо пасквильная, но на фоне типичной ниппоновской сивомеринщины казалась даже доброжелательной. Автор сообщал читателям, что четвертым европейцем, получившим седан[40], стал «русский медведь» Васири Ощепково, и сетовал, что бака-гайцзына не задушили поясом во время предшествующих финалу испытаний. Виктор Афанасьевич рассеянно потер кадык, представив почему-то, что подобную операцию проделывает с ним Фудзиюки. М-да…

Фудзиюки говорил Спиридонову, что обучение у Дзигоро Кано намного суровее того, что практикует он. Вспоминая не сходящие с его тела синяки и сильные, выбивающие дух удары о татами, Виктор Афанасьевич с трудом представлял себе, что такое возможно. Впоследствии он много слышал о Кодокане, и практически все, кто был мало-мальски знаком с этой школой, подтверждали мнение доктора. Итак, Василий Ощепков прошел сквозь этот ад, получив при том первый дан. А потом, в семнадцатом, вернулся и получил второй. Удивительно, если не сказать больше. Странно, что Спиридонов никогда о нем раньше не слышал: этот человек был феноменален.

Впрочем, его феноменальность, образно говоря, капала с каждого листочка его дела, и это Спиридонова настораживало. Как будто Ощепков был не сыном каторжницы, а сыном Фетиды[41]. Это раздражало Спиридонова. Оторвавшись от чтения, он отвернулся к окну, где редеющая тайга давно сменилась открытыми пространствами Западно-Сибирской равнины, и пробормотал вслух:

– В этом мотиве есть какая-то фальшь…

Сам с собой он говорил крайне редко, в моменты очень сильного интеллектуального напряжения, вот как сейчас. По бумагам Ощепков был безупречен, словно в детстве его прохиндею-папаше и мамочке-каторжанке в колыбельку подкинули ангела. В существовании ангелов Виктор Афанасьевич сомневался, однако пословицу про яблочко с яблоней не отвергал. Сам он был плоть от плоти своих родителей; его характер был частью им от них унаследован, частью сформирован их воспитанием. Во всяком случае, он, их сын, так полагал. А какое воспитание могли дать Васе его родители? Про наследственность так и вовсе следует умолчать. Виктор Афанасьевич не был склонен, как его коллеги, огульно охаивать царский режим и прекрасно помнил, какой была судебная система самодержавной России. Шестьдесят плетей женщине в те годы просто так не давали.

Он отложил дело в папку и закурил. Жизненный опыт научил его никогда не выносить скоропалительных суждений, в особенности – о людях. По его глубокому убеждению, сначала надо разобраться в возможных причинах возникшей у тебя неприязни и лишь потом, исключив какие бы то ни было собственные предположения и мотивы, делать окончательные выводы.

Какие в данном случае у Виктора Афанасьевича могли быть личные поводы для подозрений? Банальная зависть – это первое, что приходило в голову. Он снова подумал, что у Ощепкова все получалось легко и просто. В его жизни, кроме болезни жены (тут Виктор Афанасьевич поставил галочку в своем блокнотике – что-то в этой истории его задевало), – так вот, кроме того, что жену постигла болезнь, все у Ощепкова шло очень гладко, слишком уж гладко, жизнь его скользила, как броненосец по насаленному стапелю или санки с хорошо укатанной горки. Не такое время, чтобы все было так радостно и бравурно. Прибавим сюда второй дан. Из русских его обладателем был только Ощепков (хотя и Фудзиюки имел высший дан дзюудзюцу – но Фудзиюки японец, не русский).

Итак, мог ли он, Спиридонов, завидовать Васе Ощепкову? Чтобы это понять, надо было попытаться представить себе, что ты сам стал объектом собственной зависти. То есть что это у тебя все получается так же легко и просто, все дается тебе, включая вожделенный для всякого дзюудоку высший дан. А вместо этого ты лишаешься своего прошлого. И Виктор Спиридонов это себе представил.