Книга Прелюдия любви - Элизабет Ренье

Все ее протесты были тщетны, ее идеалы были сокрушены. Отец исповедался ей в таких вещах, в которых она не позволяла себе даже подозревать его. А для него это была констатация фактов, фактов, которые скрывали за собой еще больше зла и жестокости, чем, по ее представлениям, могло существовать во всем подлунном мире.

Сара медленно поднималась по лестнице к себе в спальню. Там была Берта, убиравшая вещи. Она быстро повернулась к Саре:

— Пока вас не было, мне пришло письмо, сударыня, от нашего пастора. Он так добр, что время от времени посылает мне весточку о моей семье. Не будете ли вы так добры прочесть его мне!

Сара взяла письмо и пробежала глазами единственный листок.

— У твоей матери — еще один малыш, Берта, мальчик. Разве это не превосходная новость?

Девушка на это ничего не ответила, и Сара подняла глаза. К ее удивлению, лицо Берты не выражало никакой радости. Она выглядела очень встревоженной.

— Еще один голодный рот, сударыня. Это значит, что Томасу придется бросить учебу и начать работать, а ему всего шесть лет. А по-другому им не управиться.

— Разве еще один ребенок будет в тягость?

— Будьте уверены, мисс Сара. Он забрал у моей матери время, которое она провела бы за ткацким станком, зарабатывая деньги. А когда его отлучат от груди, понадобится больше еды. Видно, на то Божья воля. С этим ничего не поделаешь — нужно смириться.

— Я могу помочь, Берта. Дай мне мой кошелек.

Горничная покраснела:

— Нет, сударыня, это не ваша забота.

Слова девушки резанули душу Сары острой болью. Как часто в прошлом она успокаивала себя уверенностью, что вопросы, лежащие за четкими границами ее повседневной жизни, ее не касаются. Теперь она знала, что эти дни миновали навсегда.

— Не твое дело спорить со мной, Берта, — твердо сказала она. — Делай, как я говорю. — Сара отсчитала несколько монет. — Вот тебе десять гиней. Это все, что я могу потратить, потому что в настоящее время мне нельзя просить отца…

— Десять гиней! — Карие глаза девушки расширились, словно блюдца. — Но на это моя семья может полгода кормиться.

«А для меня, — думала Сара, — они означают новое платье, несколько безделушек, чтобы потакать своим капризам». А какова цена человеческого страдания? Она вспомнила горький выпад Деборы: «Каждое платье, в которое она одета, каждое украшение, пища, которую она ест, жалованье ее горничной оплачены кровью и страданиями тысяч рабов». Эти слова, которые, как думала Сара, были сказаны по злобе, в конце концов, оказались правдивы. И ее отец только подтвердил их.

Сара протянула монеты горничной:

— Возьми их. Возьми их, Берта. Пусть они будут потрачены на добрые цели, чтобы смыть с них то зло, которое принесло их в этот дом.

Она закрыла лицо руками. Но слезы не приходили. Она могла думать только о грачах в Клэверинге, в растерянности парящих в штормовую ночь над своими гнездами, которые вот-вот сорвет ветром. Утром, когда шторм миновал, они подобрали упавшие веточки и свили гнезда заново. Она не видела способа вернуть прежнюю жизнь, разрушенную вместе с ее иллюзиями, разрушенную правдой, которую она узнала, — правдой о двух мужчинах, которых она ставила превыше всех других.

Глава 9

Два следующих дня здоровье Энтони вызывало беспокойство. Всякий раз, когда Сара слышала звон подков во дворе или стук в дверь, ее сердце начинало колотиться от страха, что прибыл гонец с плохой вестью. Она боялась минут, когда входила в комнату леди Бретертон, потому что ей могли сказать, что хирург велел ампутировать правую руку.

На третий день она обнаружила Энтони сидящим опершись на подушки, выбритым и в парике. В его глазах мелькали искорки былой веселости, и он приветствовал ее улыбкой:

— Доктор сказал, что я снова буду на ногах меньше чем через месяц. И я сохраню это… — Он легонько похлопал бинты, охватывающие его правую руку и плечо. — Хотя я думаю, что от нее не будет никакой пользы.

— Энтони, я так рада, — сказала Сара, порывисто целуя его в щеку. — Я уверена, что ты скоро научишься обходиться одной рукой.

Он скорчил гримасу:

— Полагаю, что большинство важных вещей можно делать и с одной рукой. Держать карты, бросать кости, кататься на лошади, заниматься любовью. Я все еще способен делать это, моя маленькая Сара.

Прикосновение его пальцев, когда он тронул ее запястье, взгляд его глаз, который словно бы ласкал ее лицо, шею, тело и который раньше так волновал ее, воспринимался теперь словно наказание. Она сожалела о своем поцелуе, который означал лишь благодарность за то, что он останется жить. Ей хотелось отшатнуться от него, сказать: «Давай не будем больше притворяться — ни ты, ни я. Между нами нет настоящей любви и никогда не было. Что же до меня, то, поскольку твое положение больше не взывает к моей жалости, для меня остается лишь долг».

Она пришла в ужас, осознав это, в такой же самый ужас, который породило в ней чувство, взметнувшееся в объятиях Криспина. Еще так недавно она с негодованием опровергала предположение Энтони, что какой-то другой мужчина может показаться ей привлекательным, и как он смеет даже говорить об этом.

— Как ты полагаешь, — произнес он с унылой усмешкой, — Мария Стернер могла бы хотя бы разок поинтересоваться моим состоянием?

— Насколько я поняла, они с мужем сразу же отбыли в Бат.

— И тем не менее, новость, должно быть, достигла ее ушей. Ах ладно, не все женщины так верны, как ты, моя маленькая Сара.

Это слово напомнило Саре о том странном чувстве, которое она испытала перед тем, как уехать в Сассекс, — словно невидимая нить соединяла их с Энтони. В то время она не предполагала, что когда-либо захочет порвать ее. Но теперь…

Пальцы Энтони ласкали ее ладонь, ладонь, которую дважды целовал Криспин. Она терпела сколько могла, потом отдернула руку и быстро сказала:

— Ты не должен переутомляться. Только потому, что ты теперь вне опасности…

— Меня это никогда не утомит, — довольно легкомысленно отвечал он. — Во всяком случае до тех пор, пока в мире существуют хорошенькие женщины и глупые мужья, которые достойны рогов. — Он снова потянулся к ее руке, но Сара отпрянула от кровати. — Сара, ты же знаешь, я ничего не могу с собой поделать. Мы таковы, какими были созданы. Может быть, если я буду вести себя так же скверно, ты снова убежишь. Но ведь ты всегда будешь возвращаться ко мне, разве нет?

Сара почувствовала, что нить натянулась и бегство невозможно. Оно было невозможно просто потому, что, как он сам сказал, люди таковы, какими они созданы. А в ее природе, во многих отношениях слабой, было заложено твердое убеждение, что важней всего на свете — держать свое обещание.

Она произнесла мягко, надеясь, что он не расслышит сомнения в ее голосе:

— Да, я всегда буду возвращаться.