Книга Лестница грез. Одесситки - Ольга Приходченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока учишься в школе, время как бы замирает. Тянется, тянется, конца и края не видно. И вот всё – конец, перед тобой открыта дорога в большой мир. К тебе больше не относятся как к маленькой. Ты взрослая, такая же, как большинство людей на земле. Мне восемнадцать лет, я студентка. Мне казалось, что наконец сейчас моя жизнь преобразится. Больше не будет моё сердце усиленно биться при приближении к школе – нашей родной 38-й. И при этом в голове звучать ария Ленского: «Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит!..»Так нет же, открываются бесконечно новые двери, и оттуда, словно с разъяренного моря на берег, задувают ветры всё новых и новых проблем, неутихающая боль.
Утром я не очень торопилась в институт, дрыхла иногда до последней минутки, а то и дольше. Потом «корабельный» аврал (ну как иначе у внучки моряка): завтрак на ходу несколько книжек и тетрадей наскоро запихиваются в сумку, поспеть хотя бы к перекличке. Вечер тоже вроде бы принадлежал мне. Бабка косо поглядывала на меня, чувствовала, затаила обиду. Потом я поняла, что она не решается попросить съездить с ней на кладбище к деду. Выжидает, чтобы ее Ольку любимую совесть замучила. Возится на кухне, что-то вкусненькое нам готовит, тарелки расставляет. Посмотрит на меня своими большущими поблекшими голубыми глазами, с редкими маленькими ресничками, тяжело вздохнет, утюжок горяченький под бок – и тихо прошаркает в спальню на свою кровать. Я, конечно, не выдерживаю первая.
– Баб, что с тобой, не заболела ли, может, врача вызвать? Если тебе плохо, сама на кладбище съезжу. Приберусь на могилке, цветы полью. Дедушка свежие любил, чтобы пахли. Помнишь, какие розы он мне подарил на день рождения? Вы еще все его ругали: столько денег угрохать, все равно завянут. А он на вас как цыкнет…
Бабка здесь же нарисовывается из-за двери: – Так там, поди, всё выгорело уже. И поливать нечего. Полтора месяца никого не было. Лежат они с Ноночкой, как беспризорные. Как Женька Гроб.
Наша бабка вечно затягивает одну и ту же песню. Другие вообще только на церковные поминальные праздники и навещают своих близких. И ничего, совесть их не заедает А здесь, что она ворчит Не полтора месяца, а даже месяца нет – и уже и забыли, и беспризорными они стали. Ещё этого несчастного Женьку Гроба приплела.
Решили полюбовно, назавтра она подъедет на конечную 15-го трамвая, я там её буду ждать, цветы заранее куплю, ну и рванём на кладбище.
– Баб, а у этого беспалого действительно фамилия – Гроб? Это же надо!
– Прозвище такое за ним, потому что в гробах спал.
Я только присела что-то перекусить, перед тем как упорхнуть из дома. Накануне познакомилась с парнем, и он свиданку мне назначил в Аркадии. Ложка выпала из рук прямо в тарелку, суп разбрызгался. Хорошо, что сидела за столом только в лифчике и трусах, а то бы платье испортила.
– Как в гробах? С покойниками, что ли?
– Зачем с покойниками, в новых гробах. Он там в конторе работал, сторожил и спал в гробах.
– Хохмил так, прикалывался?
– Хорошее прикалывание, жизнь у него такая везучая была. Этого Женьку Гроба, как называла его моя бабушка, я впервые увидела на дедушкиных похоронах. Он шёл сзади оркестра, в руках футляр с видавшей виды скрипочкой, и, когда оркестр отдыхал, быстро доставал инструмент, укладывал себе на плечо и начинал пиликать. Была ли там какая-то отчётливая мелодия, мне понять сложно было, но все начинали ещё больше плакать. Смотреть, как он играет, не хватало никакой силы воли. Дело в том, что Женька был беспалым, а те несколько пальцев, которые уцелели, скрюченные, торчали в разные стороны. Как он только умудрялся удерживать смычок, заставлять его мягко скользить по струнам, одному богу было известно. В эти минуты в глазах его застывали слезы – видно, от боли в руках и в этих оставшихся скрюченных обрубках.
– Баб, а как он вообще играл, без рук?
– Как, как… Сердцем он играл, это оно рыдало, а не скрипка. Тебе, Олька, бог дал руки целые и всё остальное, а толку-то что? Закинула всё. За одно взялась, за другое – бросила, терпения не хватило. Пианино зачем тебе купили, только деньги выбросили? Даже на свой волейбол через пень колоду ходишь. Ерунду всякую тарабанишь, кому такое надо? Правду говорят: на всё божий дар нужно иметь. Вот ему этот дар достался, так люди не смог ли ему этого простить. Искалечили, негодяи.
– Как искалечили?
– Так и искалечили. Сиротой он рос, из детдома в школу Столярского взяли, все говорили: большой талант. Может, еще один Ой-страх вырос бы или Грач. За этот талант его свои же ученики, которые постарше, избили. Позавидовали. И били, сволочи, ногами, специально только по рукам. Вот и ампутировали несчастному пальцы, а те, что уцелели, ты сама видела.
Я отставила в сторону суп, да он совсем остыл, пока слушала бабушку, и, забыв про свиданку нового кавалера, ждущего меня у входа в Аркадию, расстроенная, прилегла на свое раскладное кресло. Лежала и представляла себе этого верного своей скрипочке обездоленного музыканта. Смутно выхва тывала из памяти воспоминания о встрече с этим человеком. Как же я тогда не заметила, что он калека? Точно, это был он. Тогда памятник Ноночке, рано умершей младшей дочери моей бабушки, какая-то шпана, малолетки от нечего делать камнями забросала, разбили памятник. Когда мы прибежали, там играл этот человек, играл и плакал. И мы с бабушкой на два голоса заревели. Как будто бы нашу Ноночку второй раз хоронили.
– Баб! Этот Женька Гроб, стоило нам появиться, свою скрипочку быстро в футляр и как-то незаметно исчезал. Это ведь был он, да? Он ещё тогда в таком цилиндре чёрном ходил? Помнишь?
– Помню. Хорошо, что и ты помнишь.
– Баб, а родственники у него были, жена, дети?
– На всю жизнь у него лишь одна возлюбленная была – скрипка, с ней и похоронили.
– А как его фамилия, настоящая фамилия?
– Может, кто-то знал, я не знаю. Кликали его все – Женька Гроб. А зачем тебе его фамилия, в раю фамилию не спрашивают…
С девятого класса нас отправили на практику на кондитерскую фабрику, благодаря чему быстрее сдружились с девочками, которые пришли к нам недавно. Их родителей-военных из-за границы перебросили на службу в Одессу. Сначала сколько гонора у них было, как они пренебрежительно относились к городу: что там ваша Одесса в сравнении с Германией или Венгрией. Мой дядька Леонид Павлович, когда я ему рассказала об этом, успокоил: не обращайте внимания, пусть не за даются, им там особо разгуляться не давали, торчали у себя в гарнизонах и не высовывались, а если и выпускали за ворота, то не часто, так что в Берлин или тот же Будапешт выбирались лишь по большим праздникам. Да и разве, Оля, сравнишь с чем-то нашу родную Одессу; дядька был большим патриотом города, даже когда ему предлагали генеральскую должность в Молдавии – отказался туда ехать.
Но постепенно этот взгляд свысока стал у полковничьих дочечек исчезать, а на фабрике и вовсе исчез. Все в одинаковых халатах и косынках, не отличишь, и к нашим одесским хохмам, выражениям и подначкам привыкли, сами охотно употребляли. На фабрике хвалили и ценили за умение работать, а какие у тебя оценки в школе или какие наряды, никого не волновало. А вот в школе всё было наоборот, учителя требовательны, но и сами выкладывались на уроках, старались, чтобы мы как можно глубже усвоили их предмет. Во всяком случае, в выпускном классе я налегла на учебу изо всех сил.
