Книга Жизнь и Любовь (сборник) - Евгений Бузни

– Я привёл две причины, по которым могут быть и могли происходить нарушения дисциплины. Обе причины легко устранимы, но таких немало. Вся беда в том, что мы на них не обращаем внимания. А нужно помнить, что ни один проступок не бывает беспричинным. Не случайно говорят, что пожар легче предупредить, чем потушить. Так и тут. Вспомним роман Льва Николаевича Толстого «Воскресенье». Князь Нехлюдов приходит в тюрьму, где сидит его возлюбленная. Там он знакомится с делами заключённых и с ужасом увидел, что среди воров и убийц, сидевших в заключении, нет ни одного по-настоящему виновного. Нехлюдов убедился, что все преступления были вызваны либо голодом, либо чрезмерно тяжёлым трудом, или же по какой-то другой не менее важной причине. У нас в армии таких причин нет, но есть другие. И задача, на мой взгляд, командиров состоит в том, чтобы заранее видеть эти причины и устранять их, прежде чем они повлекут за собой нарушение дисциплины. Несомненно, наказывать нарушителей надо, но обвинять следует в первую очередь не их, а тех, кто стоит над ними. В этом случае, мне кажется, и гауптвахта будет не нужна, и число нарушений сократится, и боеспособность части повысится.

И вот ещё о чём я хочу сказать.

– Нет уж, хватит, хватит, – прервал его полковник. – Мы вас наслушались.

– А я в сё-таки скажу, поскольку это важно. Регламент у нас не устанавливался. Хочу сказать о командире роты.

– Ну, что ж, послушаем, – недовольно буркнул Глупый.

– Я упомянул в начале лейтенанта Цапкина, которого любят солдаты. В этом отношении наш командир роты является ему полной противоположностью, что тоже влияет отрицательно на дисциплину. У старшего лейтенанта Черкашина есть привычка оскорблять и унижать подчинённых, которые ему не нравятся, в присутствии всех. Я думаю, он делает это с целью подорвать авторитет оскорбляемого им у других солдат.

Смотреть на сидевшего рядом с полковником Черкашина в этот момент было особенно интересно. Он заёрзал на стуле, лицо покраснело. Полковник что-то сказал ему тихо, а Черкашин грустно закивал головой. Гурин продолжал говорить, припоминая события, которые откладываются у каждого в памяти, но не каждый о них вспоминает. Гурин решился вспомнить, говоря:

– Вы, товарищ старший лейтенант, одного меня уже дважды сильно оскорбили буквально ни за что. И это прямо в глаза при солдатах, а что же вы говорите за глаза? На предыдущем ротном собрании вы встали и сказали, что такие, как я, на гражданке заводят себе дружков, угощают пивом и в то же время крадут у них из кармана деньги. Это, товарищ старший лейтенант, явная ложь, так как за всю свою жизнь я никогда ни копейки чужой не брал.

Это собрание Черкашин, конечно, помнил. Он действительно тогда так сказал, надеясь, вероятно, на то, что рассмешит солдат, но получилось наоборот. Гурин тут же встал, не дав Черкашину договорить, и своими словами перевернул всё против Черкашина так, что все в роте зашумели, ругая командира роты. Гурину доверяли больше.

Вот и сейчас его слова звучали весомо и убедительно.

– Я думаю, что никакой начальник не имеет права оскорблять подчинённых. Тем более командир роты не имеет никакого права высмеивать солдата перед строем, а он это делает часто. Авторитет его при этом не растёт, а падает. Солдат согласно данной присяге обязан защищать командира в бою. И он даже пожертвует своей жизнью за командира, если любит его. А если нет? Вот о чём мне хотелось сказать. Я кончил.

И тогда выступил с речью полковник Глупый. Если реплики он подавал, сидя, то теперь он поднял своё грузное тело. Он тоже умел говорить. Для начала он выразил радость по поводу того, что в роте есть грамотные люди, но и он сам не с луны свалился, окончил две академии и имеет, так сказать, два поплавка, почему ему и доверили командование частью.

– Но вот тут, – продолжал он, – оказывается, есть среди вас демагоги, умники, которые, если будут дальше так продолжать, окончат службу свою тюрьмой.

На этих словах полковника солдаты почему-то рассмеялись. Улыбнулся и Виктор. Он, конечно, не верил в то, что его посадят, но, видимо, он сознавал, как и все, что полковник Глупый так ничего и не понял из его выступления или просто не хотел признать справедливость сказанного, поскольку в противном случае надо было бы менять всю систему подчинения в части. Правда, дальнейшие слова полковника, произнесенные им с улыбкой, показали его упрямство и желание лишь одного – оставаться безграничным властелином судеб солдат.

– За малейшие проступки, дорогие мои, я буду строго наказывать. А вы, товарищ Черкашин, тоже будьте построже. Если для наказания не хватит ваших прав, вы обращайтесь ко мне. Я сразу пятнадцать суток дам. Не поможет – добавлю. Я сгною таких на гауптвахте.

Эти слова полковника Гурин нашёл самыми подходящими для того, чтобы перебить оратора. Он вскочил, говоря:

– Вы, товарищ полковник, сгноить хотите и уже дважды об этом сказали, а я хочу воспитать.

Получилась интересная картина. Два человека стояли друг против друга: с одной стороны в президиуме – тучный полковник в мундире с тремя звёздочками на погонах, с двумя ромбиками академических значков, с прищуренными глазами, имеющий большую власть, которому стоило, как он говорил, согнуть мизинец – и нет человека, а по другую сторону среди солдат стоял невысокий худенький паренёк в хэбэ с погонами рядового, с очень спокойным лицом и внимательным взглядом. Он почти смеялся, говоря со всемогущим полковником. Хотелось узнать, кто же из них сильнее?

– В новом дисциплинарном уставе, – говорил Гурин, – кроме записанных прав, данных командирам, есть приписка, в которой говорится, что основной упор в воспитании солдат нужно делать на самосознании каждого человека, на разъяснении уставных правил, но не на гауптвахту, о которой вы, товарищ полковник, столько говорите.

– Слишком грамотными стали, – ответил полковник, – чересчур грамотными.

Собрание закончилось. Калитку, о которой говорил Гурин, в тот же день открыли. Через пару дней несколько солдат из нашего отделения, включая и меня, поехали в отпуск. Но не поехал Гурин, как мы и предполагали. После собрания у него состоялся разговор с командиром роты. Черкашин отозвал Виктора в сторонку и спросил:

– Зачем вы говорили обо мне на собрании да ещё в присутствии командира части? Могли бы сказать мне лично, с глазу на глаз. Я бы понял.

На это Виктор ответил просто:

– Товарищ старший лейтенант, вы же при всех унижали солдат, вот и я при всех вам об этом сказал. Так что мы с вами квиты.

Черкашин закусил удила. Не смотря на то, что Коноплёв включил в список на отпуск Гурина и особо просил за него, Черкашин вычеркнул эту ненавистную ему фамилию из списка. И тогда произошло то, к чему я веду весь рассказ.

Мы вернулись довольные из отпусков. Но нам было обидно за товарища, который заступился за нас. Ведь благодаря его выступлению, нас отпустили домой. А сам он не поехал. Мы стали его уговаривать написать письмо домой, чтобы там организовали ложную телеграмму. Он долго отнекивался. Это было против его правил. Но всё-таки очень хотелось увидеться с родными, и он согласился.