Книга Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

– Никто не знает наверняка, было ли отравлено перо, – сказал Тит. – Будучи преданной матерью, Агриппина и правда могла прибегнуть к крайним мерам для возвышения сына…

– Да, сына, который с не меньшим рвением приложил руку к убийству. Или ты скажешь, что юный Британник умер естественной смертью? Его ведь тоже отравили всего через несколько месяцев после вступления Нерона на престол? Бедняга! А ты, друг и родственник Клавдия, пошевелил ли хоть пальцем, чтобы уберечь его осиротевшего сына?

Удар был рассчитан точно. Тит был весьма далек от того, чтобы защищать Британника, напротив, повинуясь Агриппине, укрепил мнение о юноше как о подменыше, чтобы напрочь исключить его притязания на власть.

– Я не имею отношения ни к смерти Клавдия, ни к смерти Британника, – ответил Тит.

– Но знаешь, кто их убил.

– Если их убили.

– Мой бедный обманутый брат Тит! Ты лавируешь между этими людьми, как египетский укротитель змей среди своих питомиц. Тебя еще не ужалили, но ты все равно отравлен. Яд Нерона просочился в тебя, осквернил…

– Ты смеешь называть Нерона змеей? Этот замечательный юноша за пять лет сделал для города больше любого императора со времен Августа. Если ты вылезешь из здешней клоаки и пройдешься по приличным районам Рима, где живут достойные люди, то увидишь, как счастливы граждане. Они не хотят конца мира, потому что Нерон сделал наш мир лучше.

– Чего стоят все земные достижения Нерона, если он убил родную мать?

Тит растерялся. Он сам узнал о смерти Агриппины только что, от гонца, прибывшего прямо из Байи.

– Откуда ты слыхал об Агриппине? Живя здесь, в этой дыре, никем среди никого? – У него зародилось темное подозрение. – Неужели у рабов-христиан существует шпионская сеть? Она что же, достигает даже императорского двора?

Кезон рассмеялся:

– Ты полагаешь, что все христиане – евреи, рабы, изгои и нищие? Знал бы ты правду, Тит! Среди нас есть люди из всех слоев общества, даже утонченные благородные римлянки. Не каждый способен устремиться к нищете по примеру Иисуса, но все ждут дня, когда мы искупим грехи и объединимся в загробной жизни…

– Значит, шпионская сеть христиан все-таки имеется и включает даже императорских домочадцев? – Тит вспомнил давние слова Нерона о склонности христиан к мятежу. Когда-то одержимость брата представлялась Пинарию безумной, но безобидной. Но вдруг христианский культ опаснее, чем он думал?

– Скажи-ка мне вот что, Кезон. Я время от времени, хочу того или нет, узнаю о вашем культе что-то новое. Недавно мое внимание привлекли к предположительно священному тексту, в котором приводились слова самого Христа. Прочтя, я нашел содержание столь тревожным, что выучил наизусть: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»[15]. Неужели твой бог действительно говорит столь ужасные вещи?

Кезон кивнул:

– Идущий за Христом должен быть готов отринуть все привязанности материального мира ради духовного возрождения…

– Можешь не объяснять, я все отлично понял, – с отвращением перебил его Тит.

От фасинума отразился лучик света, и Тит заговорил о талисмане:

– И ты еще смеешь носить амулет наших предков – ты, ничуть их не почитающий, проповедующий презрение ко всему, что они свершили и завещали нам! Ты, открыто ненавидящий нашего отца и меня – лишь бы угодить своему богу?

Кезон с улыбкой дотронулся до фасинума:

– Амулет означает совсем другое, Тит. Это символ страстей Христовых и залог Его будущего воскресения, воскресения всех верующих…

– Нет, Кезон, это звено, связующее нас с прошлым: талисман, передававшийся в нашем роду с тех времен, когда еще не построили Рим. Ты сам ненавистью к богам и родному городу превращаешь его в нечто другое!

– Боги, которым ты поклоняешься, Тит, суть не боги. Если на то пошло, они демоны, хотя я склонен думать, что их вообще не существует и никогда не существовало…

– Глупец! Безбожник! Боги были и пребудут всегда. Они от мира и в мире. Они сотворили мир. Они и есть мир! Если смертные не понимают их, то лишь в силу собственной малости и необъятности богов. И что за крошечный мир воображаешь ты – игрушку для одинокого бога, который требует от своих почитателей нищеты и ничтожности! Неужели ты не видишь вокруг себя красоты, величия и тайны богов? Да, они смущают и пугают нас, а волю их трудно распознать. Но я делаю, что могу. Выполняю ритуалы предков, которые были здесь до нас и общались с богами прежде нас. Я преклоняюсь перед их мудростью, а ты ее с презрением отвергаешь! Ты ни разу не почтил восковые эффигии Пинариев. Ты повернулся спиной к предкам. Ты дерзок, нечестив и недостоин называться римлянином!

– Но я и не называю себя римлянином, Тит. Я называюсь христианином, а то, что ты именуешь мудростью предков, не значит для меня ничего. Мне не нужны грехи и глупости прошлого. Я смотрю в ясное, идеальное будущее.

– В будущее, где будешь напрочь забыт, ибо не оставишь потомков. Вся память о тебе сотрется, Кезон, ибо ты разорвал связь поколений. Единственное доступное человеку бессмертие – память тех, кто придет ему на смену, вспомнит его деяния и почтит имя.

– Как вспомнят в будущем веке Нерона? Отцеубийцу и матереубийцу? А если повезет, то и про тебя скажут: вот сенатор Тит Пинарий, друг Нерона – товарищ матереубийцы! Так-то ты, брат, представляешь себе бессмертие?

Тит пристально смотрел на фасинум. Взять бы да и сорвать его с братниной шеи.

– Сегодня я пришел из уважения к нашему отцу, – произнес он. – Я ощущал перед его тенью долг по мере сил присматривать за тобой. Но ты нанес последний удар, Кезон. Больше я не приду.

61 год от Р. Х.

Тит сдержал слово и впредь не навещал брата. Когда двумя годами позднее они увиделись вновь, Кезон явился к нему сам.

Тит находился у себя в кабинете, полностью погруженный в старый авгурский текст, давным-давно полученный от Клавдия. Раб постучал по косяку, привлекая внимание господина.

– В чем дело? – осведомился тот, не поднимая глаз.

– К тебе посетитель, хозяин.

Тит поднял взгляд, немного щурясь. Чтение начало утомлять глаза – недуг, естественный в сорок три года.

– Я знаю тебя?

– Я Илларион, хозяин. Новый привратник.

– Ах да. – Тит всмотрелся в мальчика, который годами едва ли годился в привратники. В доме скопилось столько рабов, что Тит путался в них. Хризанта утверждала, что все они позарез нужны для хозяйства, но, как опасался Тит, скоро придется покупать дом побольше исключительно для того, чтобы разместить такую ораву рабов. Хозяина, конечно, обслуживали отменно, и он ничего не делал сам: рабы выносили по утрам ночной горшок, таскали за ним вещи в термы и обратно, мыли его, массировали, брили, одевали, писали под диктовку, доставляли все необходимое, передавали письма друзьям и деловым партнерам, учили хозяйских детей, читали Титу вслух, когда у него уставали глаза, совершали покупки, готовили и подавали еду, пели ему за обедом и стелили постель. Рабыни удовлетворяли и его половую нужду. После двадцати с лишним лет брака и рождения четырех детей они с Хризантой редко совокуплялись, но он любил ее и не собирался брать другую жену, а потому, когда припекало, без зазрения совести пользовался хорошенькими рабынями. Они принимали свою участь спокойно, поскольку Тит был не из тех, кто получает удовольствие от насилия, а наслаждался он в уединении, никогда не действуя грубо и напоказ ради смущения или позора рабыни. Не все хозяева столь сознательны.