Книга После заката - Александр Варго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она умеет мыслить логично. Не умеет лишь любить. И верить тому, кого любишь…
Недаром с древних времен три понятия объединяли в одну триаду. Если любишь — верь. Верь вопреки всему. Лишь тогда в любви можно на что-то надеяться…
А холодной логике места нет — среди веры, любви и надежды.
3
Казалось, лиса решила потереться об ноги, — как домашняя избалованная кошка, выпрашивающая ласку. И действительно, вскользь задела лодыжку своим грязным мехом; Марина вздрогнула, но не отдернулась, разве может испачкать или как-то еще повредить игра твоего воображения, порождение твоего зараженного мозга? Лисица, глядя куда-то в сторону мертвыми глазами, разинула пасть, сейчас замяукает, подумала Марина, но не удивилась, сойдя с ума, глупо чему-либо удивляться…
Лиса не замяукала, вообще не издала ни звука — деловито вонзила зубы в икру Марины.
В следующие секунды в доме воцарился ад…
Сбитые свечи падали и гасли, света становилось все меньше, тьма вновь поползла из своих мышиных нор и тараканьих щелей, — а по стенам металась громадные черные тени осатаневшей от дикой боли Марины.
И металась она сама — из горницы в кухню, потом обратно, лиса волочилась следом, и стискивала челюсти все сильнее, или так только казалось Марине, и не попадалось под руку ничего, чем можно было бы размозжить, раздавить, размазать по полу мерзкую гадину…
Ухватила было веник, тут же отбросила — что мертвым щекотка? — заметила у печки кочергу, рванулась туда, упала: нога с впившейся лисицей запуталась в ножках табуретки; вскочила, не чувствуя ушибленного колена — все забивала кошмарная боль в икре…
Кочерга оказалась несерьезная, легковесная, сделанная из полосы листового металла, совсем не толстого, Марина ударила несколько раз и отбросила… Затем она вспомнила про сковородку, про чудесное оружие для расправы с теми, кто не хочет вести себя, как положено мертвым…
Она уже лихорадочно повернула ключ, и откинула крючок, но в последний миг замерла: мадам Брошкина! проклятая башка никуда не делась, поджидает в сенях, и вдвоем они прикончат Марину… Не дождетесь!
Прикончили не ее. Прикончила она. Именно прикончила, не убила, — убитую еще вчера лисицу. Весьма нестандартным орудием — старинной радиолой.
Внутри «Ригонды» что-то покорежилось, что-то сорвалось со своих мест и болталось внутри корпуса, что-то разбилось со стеклянным дребезгом… Но сам ящик, добротно сделанный из хорошего дерева, пока держался — Марина поднимала и резко опускала его, круша и плюща лисицу — перевернув радиолу, держа за тонкие ножки. Вверх-вниз, вверх-вниз, раз за разом, вверх-вниз…
Разжались ли мертвые челюсти, или разлетелись на куски, Марина не заметила, просто в какой-то момент бесформенное месиво, мало уже похожее на лисицу, шлепнулось на пол, оторвавшись от ее ноги. Но она не прекратила сокрушительные методичные удары: вверх-вниз, вверх-вниз — у нас сегодня в меню не отбивные… фарш, кисель, манная каша… В звуки ударов вплеталось отвратное чавканье.
Потом все кончилось — «Ригонда» наконец развалилась кучей досок, рассыпалась грудой покореженных деталей. Никто и никогда не послушает больше «классное ретро»…
Изодранная лисьими клыками нога обильно кровоточила… Капли густо падали на крашеные доски пола, и Марине отчего-то вспомнилась Калиша. И кровь, впитывающаяся в циновку с загадочными иероглифами…
Господи, нашла же время предаваться воспоминаниям…
Скорее, отыскать скорее пластырь и бинт, и что-нибудь дезинфицирующее, был же у Викентия хотя бы йод, хотя бы зеленка… Пусть весь мир сошел с ума — она не сдастся, она будет драться, она победит! Она доживет до рассвета, до нормального утра нормального дня, — когда-нибудь же кончится эта дикая ночь, ночь восставшей хрен знает откуда падали, ночь гостей с кладбища домашних и диких животных…
Она не сдастся, но к машине, за аптечкой не пойдет… У Викентия найдутся пластырь и йод, обязательно найдутся, старики запасливы на всякие медицинские штучки… Марина лихорадочно рылась в выдвижном ящике стола, на пол летели пакетики с семенами, и старые квитанции, и даже упаковки просроченных таблеток, но пластырь или бинт не попадался, а искусанная нога болела все сильнее, и боль не позволяла Марине обратить внимания на другое, не столь болезненное ощущение… Затем она почувствовала неладное, и опустила глаза…
И пластырь с бинтом стали не нужны. И йод стал не нужен. И зеленка…
Потому что все закончилось. Для нее все закончилось. Как глупо…
Почти так она и сказала, вернее, начала говорить:
— Вот и все… Кира теперь меня…
Не договорила и зарыдала.
1
Ливень закончился. Июньские ливни долгими не бывают.
По крыше «баньки» еще постукивало, все реже и реже…
Теперь уже настолько редко, что продолжать обманывать себя: «Раз уж решил переждать дождь, то глупо вымокнуть в самом его конце», — не имело больше смысла.
Переждал. А теперь иди. Не вымокнешь.
Иди, и настойчиво стучись в первый же попавшийся дом с «алтаевской» антенной над крышей, и дозванивайся в Сланцы… хотя нет, хоть Сланцы и ближе, но другой район, дозваниваться придется в райцентр, в Кингисепп… короче, дозванивайся туда, где есть милиция; дозвонись и скажи несколько слов, а дальше все закрутится само, закрутится и поволочет за собой, и принимать решения уже не придется…
Надо было встать и пойти, но он по-прежнему стоял на коленях, на утоптанной земле рядом с Клавой. Фонарик рядом, на лавке, положенный очень аккуратно и расчетливо: освещено все тело, — все, кроме головы… Об экономии батареек Кирилл сейчас не думал.
Он прощался: может, еще увидит ее, — на опознании, или на похоронах, если на похороны пустят мужа убийцы, но там вокруг будут чужие, и прощаться надо сейчас…
Он прощался с Клавой — с девушкой, которую впервые встретил вчера под вечер, и с которой стал близок сегодня утром, и которую потерял час назад… Даже не просто стал близок, не только в банально-физиологическом смысле, — Клава прочно заняла все мысли…
(На самом-то деле не совсем так, но Кирилл твердил бы и на Страшном суде: да, да, только о ней и думал весь остаток дня, лишь о ней и ни о ком другом, — и не лгал бы, свято уверенный, что так и было. Аберрация памяти.)
Сколько же событий вместилось, впрессовалось в сутки с небольшим…
А потом Кирилл похолодел от одной мысли, от одного предчувствия…. В полном смысле похолодел, ощутил вполне реальный озноб, словно дело происходило не теплой июньской ночью, а ноябрьской, полосуемой свирепым ледяным ветром…
Утром, на гриве, они никак не предохранялись, не до того было, слишком спонтанно все получилось, и он бездумно оставил в Клаве частицу себя. Что, если…
